***

 

Знойный субботний полдень.  Рабочий день закончен.  Собираемся домой.

 

— Девчонки, поехали ко мне! — зовёт  Валентина,— Гришка придёт только ночью.  Покажу хоть, как живу, да посидим... ха-ха,  поокаем!

— Только ненадолго,— согласилась за меня Роза.

 

***

 

Вот он, знаменитый Брайтон Бич — «маленькая Одесса», местечко, некогда  отвоёванное выходцами из нашей Одессы! Здесь — высокое синее небо. Здесь плещется изумрудное море-океян с разноцветными корабликами на залитой солнцем водной глади. Здесь –золотистый пляж, и полно отдыхающих. За домами-домишками — бордвок — приокеанский бульвар с плотным дощатым настилом, где прохаживается и посиживает на широких лавочках русско-одесский народ.

 

Валюха приостановилась — купила «Комсомольскую правду».

 

— Живу на том блоке,— показывает она в сторону, где высятся  краны,— Да, Вера, наши русские отстраивают Брайтон! — заметила Валентина, перехватив мой взгляд.

 

Вот и Роза недоумевает:

 

— Отстраивают русские... Магазины русские... бизнесы — русские... Нич-чё не понимаю, откуда у наших столько денег-то?.. Все чуть ни с голой задницей оттуда сбежали, а здесь они... «строят-отстраивают»!  На какие вши-и?!

— Вот именно, что «чуть»!  Вот эти  «чуть» и строят! Розка, не нашего ума дело,— заткнула любознательную коллегу Валюха.— Идём давай!

 

На улицах — заметное  оживление: бредут, бегут, праздно шатаются прохожие. Многие — в мокрых халатах, в сарафанах, шортах и купальниках с полотенцами на плечах да с креслами-раскладушками. Нормально! Курорт же — искупались, позагорали и — бежать! Пробежимся и мы.

 

Старые закопчённые особнячки в два-три этажа с магазинами внизу, кафе и ресторанами, охраняемые  такими же старыми деревьями и кустарниками. Ближе к океану — дома повыше.  Оттуда из проулков  пробивается океанский скознячок, гоняющий транспортные газы.  Ветерок касается тела, мягко вливается в грудь,  бодрит  и освежает. Там же, в проулках,  нашли пристанище медицинские офисы, ремонтные мастерские одежды-обуви и  прачечные. По обе стороны центральной улицы — длинные ряды магазинов и магазинчиков, аптек, столовых, кафе, пельменных.

 

Людское многоголосье.  Оглушительный визг метропоездов над головами, от которого закладывает уши,  да  нет-нет и пробежит  лёгкая дрожь по спине: «ч-чёрт, и кто тебя выдумал!».  Свист  автобусов, причаливающих к остановкам. Рык автомобилей...   Шум заполняет собою  пространство, сливаясь в единую какофонию. Вот он – могучий оплот бывших строителей советского коммунизма!

 

Да... здесь — сплошной  русский дух! И  всё — по-русски: рекламы, объявления, афиши, названия заведений и прочие вывески. И разговаривают, конечно, тоже по-русски. Только голуби  у корявого дуба  ругаются на своём, голубином.  С десяток их собралось и никак не разделят большой кусок пиццы. А вот и бесцеремонный воробьишка  присоседился и смело разбивает мякиш быстрым клювом.

 

У магазинов на лоточках — горячая стряпня, испечённая внутри в пекарнях: ватрушки-булочки,  пирожки с картошкой, мясом, капустой, грибами! «Пирожки, пирожки горяченькие!»   Народ берёт, тут  же, обжигаясь, с аппетитом ест. Смотришь с голодухи, нюхаешь  и, того и гляди, слюною изойдёшь! Придётся купить с пылу, с жару!

 

«Не нужен мне берег турецкий...» —  слышим сквозь гвалт родную песню. Бренькает вконец расстроенная гитара с усилителем.  Седой брюхан с косичкой на макушке и в кожаной безрукавке на голом теле сверкает металлическими заклёпками:  «Страна моя,— хрипит он,— ты — самая люби-има-ая!»  Любимая... какая?  Та? Эта?  У его ног чехол от гитары открыл зев в ожидании ощутимой благодарности. На дне — мелочёвка и скомканные купюры. Хм, наши не гордые и даже мелочь уважают.

 

Сзади, у обочины отдыхает мотоцикл — наверное, хозяина-певуна дожидается...

 

***

 

На каждом шагу — кафе-рестораны-столовые с большими красивыми окнами и окнами попроще, со стеклянными дверями. При входах — меню:  «армянский шашлык, украинский борщ, плов, самса, лагман, русские блины, пельмени, молдавская мамалыга, шурпа...» — О-о! Глаза разбегаются: ешь-не хочу! Парад-меню Советского Союза!

 

«Да я тт-ебя! Ттвою мать!..» — из ресторана  торпедой  вылетели  два мордоворота.
Началась драка, брызги крови, соплей-слюней, мат-перемат. Народ остановился, рты поразевал. Тут же, как грибы из асфальта, выросли бравые копы. Свисток. Наручники. Обоих - в машину. Всё.

 

А это — универмаг. На уличном прилавке — ворохи копеечного ширпотреба. Такого же, что и мы шьём.  Стойки с одеждой.  Здесь же — пледы, коврики, обувь.

Я приостановилась:
 
— Кофтёнка... очень даже ничего...

— Нравится? — поинтересовался афроамериканец на чистейшем русском языке.— Можете примерить, вот зеркало.

 

Его русский был для нас с Розой приятной неожиданностью.

 

— Спасибо, на обратном пути...
— Жена этого парня тоже здесь работает,—  пояснила Валя,— и тоже прекрасно говорит по-русски. Их бизнес. Да, жизнь всему научит. Как это... «в волчьей стае вой по-волчьи!»
— Да уж...

 

Торговые ряды: узбекско-таджикские дыни, израильские персики, помидоры, турецкие сухофрукты, пузатые жареные семечки, изюм, орехи... всё и не перечислишь! Прямо, базар «с миру по нитке!» А здесь – «Гастроном». Всякой снеди СНГ-вской — изобилие: квас, варенья - соленья - капуста, морковь по-русски, по-корейски, грибы, селёдка в бочках, сало; колбасы, узбекские лепёшки, самбусы и уральская мука... Мда...

 

Заходим в мясной магазин — Розе приспичило купить кусок полтавской колбасы.
Толпится народ — выбирает продукты. У прилавка, за спинами продавцов плакат: «Да тихо вы!! Голова болит...» Сквозь русский гвалт послышался одинокий голос: «Пли-из...».  Поняли:  коренной американец — любитель русской кухни. Такие любители, со слов Вали, здесь частенько встречаются — вкусно же!

 

Наблюдающий за порядком — напыщенный господин со связкой ключей на поясе (сразу видать: старшой) кричит поверх голов:

 

— Маруся-а! А ну-ка быстренько обслужи иностранца!

 

Мы  разом  расхохотались:

 

— Ой... самый, что ни на есть,  американский американец — иностранец?! Ха-ха-ха!!! Боже... Вот цирк-то! И какая уважуха!

 

Выходим.

 

Вывеской «Вино, ликёр, водка» магазин зазывает расслабиться. В огромном окне на фоне разноцветных бутылок  красуется рамка с большими буквами: «Не волнуйтесь, господа,  мы  понимаем по-китайски!» — Ну, слава богу! Отлегло! А то я всё думаю: с кем бы это мне по-китайски-то побалакать! А всё-таки  любопытно: это что значит-то? Дескать, смело пейте-дуйте наше пойло, хоть до зелёной сопли! А потом  уж  ладком  по ихнему-то и побеседуем?

— Девчонки, сахар надо...

 

И снова — «Гастроном». Уже другой.  Полно всего. Девушки засмотрелись на то и сё.  А мне – сахар-песок. А вот и сахар. Не разберу цену... очки... где же очки-то?.. Бл-лин... как всегда... К стенду с сахаром решительно подкатывает тётушка в вишнёвой кофте с жетоном на шее — сотрудница. Лицо — шаньгой, голова — редиской с хвостиком.  Округлые плечи обнимает цыганский платок.  Замёрзла, что ли?  А и, правда,  из  камеры, где слышна рубка мяса,  несёт холодом. Тётенька записывает что-то, шепчет-считает...

 

— Девушка, скажите, пожалуйста, сколько стоит сахар?
— Там цена есть! — не отрываясь от своего занятия,  рыкнула «девушка».

 

Во, ничего себе! Я аж поперхнулась от «ласки»!

 

— О-очки забыла...
— Не моя печаль... Иди, не мешай уже!
— Ну ты и язва! — вырвалось у меня.
— Сама такая! — мы обменялись коротким взглядом.

 

Пош-шла ты к чёрту со своим сахаром, старая кикимора! В другом магазине куплю. Конечно, можно поднять хай по поводу «прекрасного» сервиса, но нет времени — Роза торопится. Молочный отдел. Возьму-ка йогурт — утречком так хорошо йогуртом позавтракать. Да и на работу взять тоже... Та-ак... Не пойму чего-то... надрываю глаза, но... чё написано-то?..  «... годен до...»

 

— Валюха, до какого годен-то? Очки оставила... вечно я их забываю!
— Апрель... пятое.
— Какое?! А сегодня? Сентябрь — тридцатое!.. Нич-чего себе! Ты чё-то не то смотришь. А ну-ка возьми вот этот...
— Апрель... пятое.
— Девушка, а почему просроченный йогурт-то продаёте?
— Гдей-то? — продавщица смотрит на срок годности, ногтём соскребает цифры: здесь неправильно, молОчку только что получили! Час назад...
— Девчонки,— говорит Валентина,— я здесь не беру. Часто и крупы и приправы продают просроченные, и печенье в пачках, и конфеты даже с жучками и червями, представляете?

 

Чертыхаясь, выходим на улицу. Ругаться неохота и, как уже сказала, некогда.

 

— А каким макаром им разрешают-то? — изумляется Роза. Она, как и я, живёт в итальянском районе — это почти что в другой стране.
— Таким вот макаром! Они просроченный и закупают. А разрешают... хм, денежки...
— Понятно.

 

А мимо худенькая женщина с кротким бледным лицом, на котором застыли капли пота, бережно толкает инвалидную коляску. Там  восседает  распаренная особа с брезгливой физиономией: «Здесь остановись! Апельсины купи»,— приказывает она, вскидывая наманикюренный перст-сардельку с крупным рубиновым перстнем.

 

Коляска припарковалась около прилавка, где орудуют шустрые мексиканцы, раскладывая овощи и фрукты. Худенькая подносит своей патронессе  каждую апельсинину, показывая «товар натурой». Бледненькая, по всему, сиделка. А та — новоиспечённая барыня.
Как быстро усваиваются «профессии»!

 

Валюха выбирает свёклу на борщ,  мы с Розой ждём в сторонке. Бойкая торговля!  В гуще толпы божья старушка, пристально рассматривает овощи-фрукты, перебирает яблоки.  Вот она нюхает красивую грушу... и, на мгновение оставшись одна, вкатывает грушу в свой карман и тут же, не спеша отходит прочь.

 

— Видела?

 

А вот и Валентина: "О чём это вы?"  Услышав ответ, удивилась: "Вечером после сортировки могла бы набрать овощей-фруктов у любого магазина сколько угодно и без риска".

 

— Там уже качество-то будет не то.

 

***

 

«Доллар, онли ван доллар!» — «Доллар, только один доллар!» —  Чернокожий торгует с лотка у открытого ВЭНа. Где взял товар? Кого представляет? Остаётся гадать...  Штаны ли, рубаха, куртка, свитр, юбка — любая вещь — только доллар. К слову, есть магазины, продающие товар на развес. Иногда очень модный и с этикеткой. Но это — магазины, а тут...

 

У книжного магазина наперерез шагнул мужчина в тонких очках. Тычет в нос книжку:

 

— Замечательная книга. Повести и рассказы. Купите — не пожалеете! Недорого.

Ну, конечно, мне  интересно.

— О чём? Кто автор?
— О любви, о крепкой человеческой дружбе. Автор — я!

 

Открыла. С первых строк полилась сплошная графомань. «О-ой, не могу...».  Аж зубы заболели. Вернула.  Вот бедняга-то! Чем бумагу марать да время убивать, лучше бы...

 

— А, может, в этом его счастье на чужбине,— убеждённо говорит Валюха.— Одни в пьянство бросаются, а другие, видишь, пишут. Всё лучше, чем пить-то!

— Ну и купила бы книжку-то, порадовала человека!

— Денег жалко, да и  нет лишних. Идёмте!

 

Женщина с огромной сумкой и обветренным лицом путешественницы преградила дорогу. Она вручает визитки туристической фирмы:

 

— Поезжайте с нами,— начала она телеграфным темпом. — Мы вам обеспечим...

 

Страшный сотрясающий грохот, визг и лязг проезжавшей над головами громадины-поезда заглушил слова женщины. Наконец визг пропал.

 

—... И только с нашей фирмой не прогадаете, звоните, приходите! — скороговоркой закончила она  и уже  протягивала свою визитку следующему прохожему: «Только с нами...»

 

Сбоку от тропинки  на газете  разложено  старьё: бинокль, мятое пальто на плечиках, прикреплённых к столбу,  туфли с узкими задранными носками, как у маленького Мука, платье,  кофта с вытянутыми рукавами.  Старик и старуха торгуют. Он в одной руке держит андатровую и песцовую ушанки, в другой — пышный воротник. У неё — на чемоданчике разложены вязанные носки-варежки, колготки и мохеровые шапки. «Недорого... недорого...» — вежливо созывают покупателя. Рядом — ядрёная бабуленция потряхивает белым ажурным платком: «Оренбургский, берите в подарок — тёпленький...»  Рукодельники! Но в такую-то жару о носках да шапках и думать неохота!

 

Полная,  блондинистая леди в тёмных очках, похожая на артистку, с большим бантом на затылке, продаёт панацею от всех болезней: чайный гриб в банках, девясил и алоэ в горшках и горшочках, стоящих в ряд.  Ёрзая на высокой табуретке, громко и подробно объясняет,  как принимать «лекарство» и никогда не болеть.

 

«Лекарства-лекарства... русские лекарства! Кому лекарства...» — нервно поглядывают по сторонам лица мужского и женского рода — сыщики отлавливают. Лекарства с рук  продавать нельзя  К тому же... неизвестно, откуда они, может, подделка, а, может, ворованные, а вдруг, там ещё и наркотики? Одну бабульку лет восьмидесяти судили за торговлю наркотой. Старушонка еле отревела себе условных пять лет. Все газеты бубнили тогда про русскую мафию!

 

— Пройдите в наш косметический салон! Дама, я к вам обращаюсь,— женщина крутит в руках расписную баночку,—  вы с нами станете ещё краше! Я вам гарантирую! — тянет меня за локоток  к двери аптеки,—Там у нас салон...

— Да отстаньте!

 

Высоко у самой крыши на облупленной стене трёхэтажки играет на ветру жёлтым пляжем, роскошной виллой  с белым парусником и голубым морем-океяном огромная цветастая вывеска. Вывеска горланит:  «Во Флориде только мы построим  дом вашей мечты!  Только у нас вы обретёте своё американское счастье! Торопитесь!»

 

— Уже бегу! «Где деньги, Зин?» — Роза потрясла карманом, весело зазвенела мелочь,— Ага, «что нам стоит дом построить!»  Всем — только «давай!»   Все зовут,  все  норовят  хватануть мои кровные, но хоть бы один из вас, блин,  предложил:  «А давай, Розетта, мы́  отвалим тебе кучу!  и будешь ты её лопатой грести и... хватай-торопись — покупай живопи́сь! Всё, что душеньки твоей угодно!»

 

­– Ага! Щас... Навалим... кучу! — хохотнула я,— Ты чё разошлась-то?

— Да зло берёт!

 

***

 

— Вы — еврейка? —  подкатил под ноги  Розы пейсатый отрок в кудрях и шляпе. — Возьмите молитвенник. Там написано, как хорошо  вам будет жить в Раю!

— Ага, молодой! А ты, видать, только что оттуда?

 

На другой стороне мимо банка, звеня  колокольчиком,  неровным строем  маршируют семеро лысых в жёлтых одеждах и поют. В руках барабаны, тарелки, транспаранты. В рясе с большим крестом на огромном пузе мимо крупно прошагал  поп — рыхлый человек  лет  пятидесяти, бородатый и рослый. Похоже, он готовится  стать матерью. Измятая нищенка с пропитой морделью и со свалявшейся метёлкой на голове потрясает  стаканчиком: «подайте  христа  ради...»  Весь вид её кричит о пережитых страданиях и лишениях.  От неё густо несёт мочой.  Бедняга смотрит виновато-моляще подбитым глазом, едва шевеля гнилым мокрым ртом с красными опухшими губами.  Поодаль  нетерпеливо топчется синюшный кавалер. Он поминутно вертит головой, видимо, караулит: нет ли где полицейского. Самому-то просить подаяние, наверное, не подобает.

 

— Да что же это такое-то! — восклицает Роза,— Ну хоть плачь вместе с ней... Господи, помоги Ты этой бедолаге, если не Ты, то кто  же  ещё? — Сама подносит доллар, причитает:

— Ведь пропьёшь же!

— Знаешь, зачем даёшь...— глядя поверх нас, равнодушно и  резонно промямлила горемычная.

— Какая же нечистая сила затянула-то тебя, за эти тридевять земель, а? — спросила Роза и тут же, меняя интонацию, попыталась взбодрить нищенку: — Здесь же полно всякой соцзащиты — да на этом же Брайтоне! Обратись! Церковь есть... община русская. В мэрию, наконец. Много же инстанций всяких — не дадут пропасть!

 

Женщина потупилась:

 

— Без тебя знаю... приводили туда-сюда... но... ничё не хочу.

— Да ты же с ума  сходишь, не понимаешь что ли! И мужик вон... такой же. Наверно, ещё и детки есть?

 

Та вздрогнула, и вдруг...  щёки её задрожали, рот закривился... Казалось, несчастная  вот-вот заплачет. Но она сдержалась  и, волком глянув на Розу,  тихо рявкнула:

 

— Не хочу, поняла?  И отвали от меня! Прицепилась... т-тоже мне... мать-Тер-реза  нашлась...
— О, блин,—  отходя, проворчала обруганная Роза,— да ей, похоже, нравится такая жизнь... собачья!
— Как пить дать,— согласилась Валюха,— только не обижай тутошних собачек.
— Слушай, мать Роза, откуда тебе известно про здешние соцслужбы-то?
— Интересуюсь-читаю. Во всех районах есть, чтоб ты знала.

 

***

 

«Подайте пятьдесят центов...» — это уже опрятная пожилая госпожа с кружечкой, закатывая глаза, на английском канючит подаяние. Я метнулась, было, подать.

 

— Да кончай ты! — дёрнула меня  Валюха. — Береги себе на обратную дорогу. Она сюда как на работу ходит, а ты... В своём-то районе  ей, видать, стыдно просить, а здесь  никто не знает да и подают бойко. Не поверишь, но, говорят, у неё свой дом есть и хорошая пенсия, плюс все бенефиты (льготы – Т.М.)

 

Подходим к остановке метро. На земле — коробка. В ней копошатся пушистые кошечка с собачкой. Около на ящичке — верзила с плакатиком: "Пожалуйста, пожалейте животных — подайте им на пропитание!" Мда...дела. Вот такой, как говорится, предметный мир «брайтанской Одессы».

 

— Девочки, афишку возьмите! — брюхатенький старичок-боровичок  суёт фотографический листок с портретиками С. Ротару,— в школе в пятницу выступает, а в воскресенье — в колледже. Не пропустите!
— Ага, здесь в школах да в колледжах выступают. А там сообщают, что покорили всю Америку!

 

***

 

Ну вот и остановились у двухэтажной халупы.  Тени лопастого клёна покачивались на крупчатом асфальте. Блестела на солнце табличка «парики, шубы, пальто, шапки». Обрюзгшая дама с чёрным бантом на затылке (бант — непременный атрибут наших щеголих),  в кружевной сиреневой блузке на тёмной юбке и кедах — поверх белых носков (по брайтанской моде)  толстыми губами  жевала длинную сигарету и надтреснутым голосом на всю улицу  раздражалась по телефону:

 

— Да-а.  Ну и?.. А я знаю? Ага, щаз-таки бегу и падаю! — тетёха выпыхнула клуб дыма.— Ой, ну ты посмотри на этого патриёта за мой счёт!!

— Хозяйка магазина и апартаментов наверху, похоже, опять с бедным мужем на разборках. Она его уже съела! Мы у неё каморку снимаем, – шепчет нам Валюха.— Привет, Цилечка!

 

Хозяйка лениво  мотнула  пухлой  рукой обсыпанной золотом-бриллиантами, не обращая на нас внимания, продолжала свой разговор:

 

— Я имею итальянские вещчи, Эммик, а это жеж твоё говно — гроб с музыкой!  Не ведись на го... Ну шож это делается? Ну шож это делается-то?!  Или я уже по-твоему, похожа на адиётку? Как я это говно продам, а? Ой, без ножа меня кромсаешь... не бери, я тебе говору!

 

Мы вошли. Дверь направо — магазин, прямо — крутая с хрустом деревянная лестница. Поднимаемся... кажется, вот-вот эта ветхая схо́дня рухнет. Второй этаж. Так и обдало  сильно нагретым и удушливым воздухом. Тесный коридор, как в вагоне поезда.  Настежь открыты фанерные двери. Валюхина — дальше — последняя. Проходим вглубь. Попутно заглядываю в чью-то клетушку — точно, как в купе. Здесь – худой голый старик в широких  трусах. Скелет-скелетом. Лежит пластом на  сером матрасе с откинутой простынью. Из-за провалившихся небритых щёк торчит острый нос.  Жарко и па́рно, и нечем дышать. Видно, старый варится, изнывает. Открытые окно и дверь не приносят прохлады. А вот и завизжала-загромыхала электричка - нате вам! Она совсем рядом и, кажется, сейчас ухнет в окно и разнесёт к чёртовой матери этот курятник вместе с его разжиревшей хозяйкой!

 

Разморенный страдалец не ответил на приветствие, он, со стоном отвернулся  к  измазанной кровяными пятнами  стене,  с раздавленными клопами ли тараканами.

 

— Валька, что это?.. Мразь какая! Ну хоть бы кондиционер  включили человеку, а!
— Хозяйка не разрешает. Только вентилятор. А он — хилый, может простыть. Ему через три дня на операцию с простатой.
— С кем он?
— Дочь привезла. Она на работе по уборкам, скоро прийти должна. Они, кстати, легально здесь. Вроде бы,  он не хотел сюда ехать и дочку отговаривал. Но здешние родственники отца убаюкали, что, дескать, Маришка  будет хорошо устроена и так далее. Девчонка поздняя у него, росла без матери. Старик и подумал, что вот и оглянулась удача — выпал Маришке счастливый американский билет! А на деле-то оно, видишь, как...  родственников-то  самих бы не мешало пристраивать.  Так что, расчёт только на себя. Денег у них пока нет на хорошее жильё. Но, дочка сказала, что вот-вот снимут, уже почти подкопили... Ну чё,  пошли ко мне!
Валентина открыла свою дверь.— То же купе.  Но чисто и, вроде, не так душно. Двуспальная кровать под покрывалом с подушками, тумбочка, стол, белая скатерть. В кувшине — живые ромашки.  Две табуретки.  На стене — цветастый календарь с лебедями.  Валюха включила вентилятор, захлопотала. А  мне  расхотелось сидеть, расхотелось и «окать»: перед глазами  стояла  изляпанная кровью стена, измождённый старик  и серый замызганный матрас...

***

Оглавление №14