БОЖЕНЬКУ ПОПРОСИМ

 

По безлюдной деревенской улице несётся беловолосый паренёк.  Левой рукой, словно пропеллером, крутит сеткой с буханкой чёрного хлеба, от которой во время коротких остановок откусывает  небольшие кусочки.  Правая рука при помощи куска проволоки управляет железным ободом из-под бочки. Пыль от босых ног и одноосной колесницы поднимается вверх, висит в тёплом июльском воздухе.

 

Торопится. Важная новость переполняет, надо донести её скорее. Так же как, впрочем, и хлеб.  В очереди за ним Митька  услышал разговор двух пожилых женщин. Та, что постарше и повыше, обратилась к тщедушной собеседнице:

 

- Ты пошто, деффка, в храм-от не ходишь? Бога-то не боишьссе?

 

«Деффка», сверкнув маленькими, острыми глазками, протароторила:

 

-  А што мне ваш бог-то храмовой трудодней, бат, добавит? Аль в шти мяса?  Быват, мужа и моих парнишечек живыми возьверьнёт с войны? И тебе твово Васю с одинцами-то?... Да и куды нам грешным?  Вот евонна (показала на Митьку ) баушка в монашках росла, дак и та не посешат сбориша ваши. И образов в избе не дёржит. А уж мне  нестаркой жонке бог-то ваш малёванной не нашто не нать!

 

Замолчали.  Митька не верил своим ушам: « Моя бабуля - монашка?!» Никогда не видел её крестящейся, икон в доме не было, и в церковь она не ходила. Нет, что-то здесь не так.

 

В облаке пыли ворвался во двор. Бабушка всплеснула руками:

 

- Ека страссь, нажиффшик-от наш сверёжой, корминець жадобной, как  мурин скачет! …А крома-то оглодал весь!

- Баушко, а ты монашкой была? – выпалил, едва перевёл дух.

- Нако, да хто еку павесть тебе, любеюшко, приплёл-то?

 

Выслушав сбивчивый рассказ, вздохнула:

 

- Элакая варакоша-от  Меланья, верандюкса истовённо!.. Садись рядом, золотеюшко. – Погладила внука по голове. – Коль хочешь, дак слушай.

 

Не была я монашкой, дитятко, трудницей горе мыкала в монастырьке нашем.  Матенка мя родила да невея и прибрала сердешну. Несошна я. Тата мой женился и вскорости скончался. Мачеха-от и спроворила мя с глаз. Издосель сказывают: «Без таты – полсироты, а без матенки и вся сирота».

 

- А сколько лет тебе было тогда, баушка?
- Дак поменьше тя, годков семь не боле. Отай в ночь увезли, в монастырьке и  омалталасся.

 

Сестры кудерышки обрезали. И в угол поставили. Молиться.

 

- А долго ли жила там?
- Почитай лет десять, до переворота. Как элакие большаки объявилися, монастырёк-от и заперли, всех прочь отправили.
- А ты бога видела, баушка?

 

Задумалась. Поправила платок на голове.

 

– А, бат, и  блазилссе, родимый? Выроблюсь за день нешшадно, спать хочу смертно, а игуменья - сушша бошачка, варайдат: «Порато оботела, Стёпка, робить те лихо?»  Камешки разбросат. И на коленки мя: «Молись, нероботь огурна до денници. Коль раньше встанешь, укоточкаю!» Злюшша была. Грызлась она с клюшницей да и с другими сестрами, котора за которой.  Клюшница-от вскорости игуменьей и стала. Загрызла, знать, одна дракунья другую. А мне махонной опять робить нать. Заплачу, когда не видят, к небу глазки подыму и голосю слёзно: «Шолнышко-высоколнышко, поклонись моей матушке и родному батюшке, исстрадалось их дитятко, сиротинушка измаялась».    И веть кудесы-то оногдысь бывали: вроде загреева да враз забусет и  куцева потянутся, а там и букса свет-от застит. Лива-ливушко прольётся. Быват, матенка рыдат? Сердечку-то и легше.
- А когда ж ты с богом-то свиделась, баушка?
- Семь годков прошло, за клюквой послала наставница.  К озерам лешим. Лес-от уж заосеннился, сбрусневел, свёток зачался. На буян прискочила, там речка. Вода кротка, туман в низы сползат. Чёрный курум сел на пенёк, закричал. Я глызку курника моделого ему и подала.  Ничего, думаю, быват, не оголодаю, ягоды-от хороша наеда. Присела на валежину, глазки-то и закрылись. Долго ли спала не ведала, проснулась будто. …А на месте курума старичок сидит!  И зенки чёрные на мя ласково так пялит. Руженьём и бородой бурнасой, платиньё рвано. Полохоло, дербень истовённо!  Стругат ножичком чего-то.

 

Сполошилася я, окротела, потом омалталась чуть и кричу от страху: « Ты пошто тако наянова на мя галиссе-то?» А он улыбнулся и сказыват: «Не пужайся Стёпушка, погляжу на тя, голуба душа, полюбуюсь  и дале пойду».

 

- Откудова знашь, как мя кличут-то? – удивилась.
- Я всё знаю, девица.
- Всё знает один Боженька.  Нешто Бог ты?
- А быват, и Бог. …Он веть в кажном живёт.
- И во мне?
- И в тебе, белеюшко.
- А наставница бает, што в храме да на образах.
- Нет, во всём он. В каждой капельке, травке, слёзке, душе.  Везде. И любит всех.   
- И мя?
- Порато сильно, милая! Как услышит песенку про шолнышко, так и заливатся слезами-то.
- А я думала, дошшь это?
- Слёзы божьи, обрадушка. Ветрами головушку твою Отец небесный гладит, шолнышком ликует  тя. Уж как любит!
- А за што? Я ить выпорок сушший.  Матушка-игуменья так мя называт.
- Ты для боженьки андел, ево дитя. И все евонны дети.  Детей родитель жалет и любит.
- Бат ваганишь ты, дедушко, взаболь сказывашь-то?
- Охота брешет. Я элако не варзаю.

 

Поверила ему, потому и спросила:

 

- А когда из монастыря мя отпустят-то?

 

Старичок голову поднял к шолнцу, шептал што-то, потом и сказыват:

 

– Чрез три года покинешь обитель, любушка сердешная. В том же годе замуж выйдешь, деток пятерых родишь, поживёшь со скотом, животом и домом благодатным. Всё у тебя будет. И тихо. И лихо. Ежели совсем невмоготу придеться,  попроси у боженьки помощи. Вот так: «Голопок, голопок ты лети во чертог, к Богу-батюшке, ко любеюшке, попроси его выруки для меня Степанидушки». Запомнила обаву, белеюшко? …Карр! Карр!

 

Очнулась на валежине. Ни курума, ни старичка. Приснилось, знать? Идти уж хотела, гли ко белет што-то на пеньке-от. Подошла. …А там птица деревянная, махонькая, берцётая, баская, голопь. …Вот и всё.

 

Из глаз бабушки тонкими ручейками бежали слёзы. Она была там, на берегу реки, в осеннем лесу.

 

- Не плачь, баушка. Я не буду шалить, вот увидишь.

 

Улыбнулась, морщинки разбежались по лицу: – Шали парничок не порато, шали,  насерьёзнишься ишо, успеешь.

 

- Баушка, а што думаешь, бог это был в лесу-то?
- Бат, и он. Аль хто от ево посланный. Быват, знатливой? Ишо сведушими их кличут. Ведают оне што от других сокрыто. Добро от них. Матушка-игуменья язычниками погаными их обзывала. Нет, светлые они. Вот и дедушко леший таков был. Доброхот. Чуяла я это.
- А правду он всю сказал про тебя, так и было потом?
- Да. Всё сбылось. И голопь помогал, когды лихо было… Возьми его себе, внучек, пусть тебя охранят, мне-то уж он не нать. - Вздохнула: - Всё сбылось. А тебе жить. С неба-то и подмогнём, ежели што. Боженьку попросим.

 

ЖДАННЫЕ

 

Август хорош: зноя уже нет и не зябко пока. Митька и бабушка с раннего утра в лесу. Он ломает губки, грибы то есть. За ними приходится бегать. Она собирает с кустов чернику да голубель. Тучи комаров и мошки гудят над ними, лезут в глаза, кусают. Внук сломал ветку с листочками,  отбивается от гнуса.  А  бабуля терпит. Жалко её стало:  «Баушка, пошто не хлопашь кровопивцев-то?»

 

Разогнула с трудом спину, улыбнулась: « Божьи они создания, любушка, не спроста дадены на бел свет, нужны зачем-то. А руды от мя не убудёт, быват, не всю высуслят-то».

 

Солнце повернуло на запад. Возвращаются по едва заметной тропинке с полными лукошками. У родника присели на резную скамейку, из берёзового туеска напились ключевой воды. Комары и здесь их нашли. Вспомнил Митька ответ бабули, не совсем он его понял, потому и спросил: - А зачем, баушка, люди живут на свете белом, нужны зачем?

 

Пожевала губами, задумалась:

 

– Бат, свет добрый белу свету и добавить?  Ежели жил кто светло, то и другим от ево светле было. Темень убиват день-то. Так и люди некоторы мраком своим заливают свет сушший. Для нужности и живём, белеюшко. Другим людям, свету белому.
- А где ж тот свет, баушка? Не видел я светлых людей. Аль это белобрысые?
- Нет,  дитятко, светлыми и чёрные руженьём могут быть. В сердце свет тот. Лишь сведушши видят ево у кажного снаружи.
- А у меня он есть?
- Ох и порато богато, Нежданко! Сияшь весь, как самовар на печи, -  засмеялась бабушка.
- А пошто меня так называете с мамой, Митькой меня кличут ведь все?
- Большой ты уж парух-от, восемь лет. Быват, и поймёшь. Слушай тогда.

 

Иванушко - тата твой, младшой у мя. Трёх сыночков сподобил осподь родить. Двух девчушек ишо махонькими робёночками невея прибрала.  Всяко живали. Хозяин мой  -  твой деда Василий, громкий был. Партейный, всё в начальниках - то бригадир, то десятник. Детки в меня пошли, тихие, молтяжливые. А уж роботашшие, да дружные, один за другово. Младшенького любили без меры, он за ними, как нитка за иголками так и вился.

 

Подросли, значит. Старший – Петечка, в армии отслужил, да и остался там сверх срока.  Лёня - средний, порато трахторы любил да железки всяки. От колхоза послали ево на учение в село, на курсы. Вернулся, в колхозе робил. А твой тата четыре класса закончил да в лесы со свояком подался. Охота для нево пушше неволи. Добычливый, страх.

 

Оженились старшие, по ребоночку завели. Иванушко тоже привёл из дальней деревни девицу. В сельсовети записались, свадьбу ладили осенью играть. ...А чрез неделю война проклятушша началась.

 

Васю мово в первый год на оборонны работы под Москву взяли. С неба бомба побила сердешного. Схоронили ево в могиле братской.  На второй год похоронка на Лёню пришла, чрез год на Петю, в последний на Ивана. А ишо в блокади умёрли семеюшка Пети и сынок евонный, дочка Лёни тож скончалась от болезни какой-то.

 

Море слёз выплакала . А ишо и робить нать. Ночью реву, днём в назёми копаюсь да к Богу обрашаюсь: «За што мне тако горе? Сыночки мои, детки их чисто анделы. Бат, на небе таки и нужны? Ждут их там?»

 

Закончилась война. Все Велику Верьхову празнуют, я пабеды свои оплакиваю. Вою в избе-то.  Да вдруг стук поблазнился. И ишо. Выскочила в сени….А там Иванушко!  Живой! На костылях только. Сомлела, пала, не поверила глазам своим. А уж открыла в избе-то, да родной дух втянула, дак уж и омалталась. Из гошпителя он, попал туда пришибленный да израненный. В себя пришёл, отпустили ево. Уж наплакались мы с им по родным своим. Потом уж спросил о жене своей. Не писала она ему ничего. Деток они не успели завести, в город она уехала, там и осталась. Бают деревенски, што валявкой стала, с асеями будто гулят. Ну да Бог с ней.

 

Пожил Иванушко несколько месяцев, на ноги встал и в лесы подался. А потом и на острова полярные укатил.

 

Марьюшка - матенка твоя, рядом росла. Девчушкой всё на Иванушку в окна выглядывала. А в войну-то потпоршицей мне была: за водой, дровами, в лавку, когда там бросали чего ли, всё она. Полюбила её, как дочку. Дал всё же Бог-то чрез неё. И так уж мне захотелось Ивана с ней свести.  Когда он с войны вернулся жила она в няньках в деревне дальней, не свиделись они тогда. А как Иванушко уехал, так и отпустили её. В письмах-то ему об ей всё намекала да нахваливала. А он в ответ шутил, мол лучше тебя мама женшин всё равно не быват.

 

Приехал сынок на побывку чрез два года. В избу походит, Марьюшка ему навстречу - гостевала у меня. Сыночек взглянул только в глаза ей, так и вещи из рук выронил. Уж така любовь меж има проскочила. Беда!  Уревеласся глядючи на них. От радости тоже плачут.

 

Поженились они. Деток бы. Да не могла Марьюшка родить: сено зимой везла по реке и под  лёд провалилась, насилу спасли. Застудила она женски дела порато. Доктор так и сказал: «бездетна будешь деффка».

 

Иванушке она сразу же призналась в этом, посретник я. Он глазама сверкнул и ответил: «Люба ты мне Марьюшка всяка. Была бы коса иль крива всё равно душу твою и тебя всю любил бы. А нема деток, дак что ж, проживём без их».

 

Стали они жить. Я нарадоваться не могу. Истовённо образа лучисты. Отец твой молчун, слова лишнего не услышишь, а как взглянет на Марьюшку так слов-то и не нать. Светиться весь. Самый ярый свет этот и есть.

 

Прожили они так пять годков. Приснился мне как-то дедушко леший - тот, што голопка дарил.  Улыбнулся хитро и бает: «Готовь зыбку Степанида».

 

Позабыла сон. Да как-то смотрю: Марьюшка на капусту солёну и рыбу кислу налегат. Раньше не ела она это. Спросила её… И заголосили мы обе. От радости великой.

 

Выносила она. Родился ты - нежданный для нас, потому и Нежданко. Быват, отмолили тя деда Вася, дядья твои и други ближники небесные у Бога? За них, знать, и живешь всех. А уж Митяем назвали по имени таты мамы твоей.

 

Бабушка вытерла краем платка слёзы и ласково улыбнулась:

 

- Больно добро побаяли, светлеюшко. Походим к дому. Жданные мы ноньче-то.

 

 

СИВКА С ГОРКИ, БУРКА НА ГОРКУ

 

Суббота. Бабушка в плюшевом жакете, в тёплом платке на голове, в валенках с калошами поднимается, опираясь на суковатую палку по тропинке, идущей от реки. Раскраснелась. Из бани идёт.

 

Митька бросился ей навстречу:

 

- С лёгким паром, со здоровьицем крепким, баушка! - Помог подняться по крутому склону.

- Благодарствую, любеюшко! - Присела на лавочку. - В байне попарить – здоровье поставить. Не один годик с себя скинешь. Из баенки да нарядная – самая желанная. Так-то в годы мои молодые говаривали.

 

Отдыхает бабуля, щурится на ласковое апрельское солнце. Снег под его лучами просел. На южном склоне пригорка затемнели лунки земных проплешин. Прошлогодняя трава робко выглядывает из них.

 

- Неужто весна пришла? Как ты, баушка, считаешь?

 

Улыбнулась:

 

- Да уж внучек, истовённо сивка под горку идёт, а бурка на горку крадется.

 

Огляделся Митька по сторонам, удивился: - Где сивка-бурка?  Я и кобылы ледашшой не вижу. Читала мне мама сказку про коня вещего, не обманешь.

 

Обняла бабушка внука, в вихор поцеловала:

 

- В сказе-то, бат, про коня и писано, белеюшко. Только вот издосель снег у нас сивкой зовётся, а тепло - буркой. О весне бается в старине мной сказанной. Ежели наоборот - сивка идёт на горку, а бурка под горку, то зима начинается.

 

***

 

Миновала короткая весна, лето отшумело, заосеннилось.  Ноябрь вроде, а всё нет  зимней погоды. Ночами подморозит да оттепель дневная с дождём и резким ветром разрушает ночные старания.  Река в шуге, на лодке не проплыть, пешком не пройти. Отрезало деревню от мира.

 

После завтрака бабушка спросила:

 

- Какое сёдни число, Нежданко?

 

Митька посмотрел на отрывной календарь: – Двадцать пятое ноября.

 

- Морёна, знать, - задумчиво протянула она, – всё так, всё так.  Ты, белеюшко, поди-ко воды с родника принеси к чаю-то.

 

Митька, схватив маленькие ведёрки, выскочил во двор. Вспомнил о рукавицах, вернулся за ними в сени.  Из-за двери услышал голос бабушки:

 

- Простите, детки любые! Скоре уйду от вас. Уж не обессудьте. Пора пришла. В карачун невея-то приберёт мя.

 

Забыв поручение, Митька рванул дверь и застыл у порога. Родители с ужасом глядели на бабушку. Тягостное молчание нарушила мама:

 

- Што вы, Степанида Степановна, тако баете? Нешто можно элако пужать?
- Да уж, мама, пригвоздила так пригвоздила! - вступил отец. - Ведь Морёну-то, слышал я, и умолить можно. Пойду-ка прямо сейчас с головнями на болото, да в чарусье их и погашу. Глядишь, и отстанет невея-то.

 

- Нет, сыночек, не хаживай. Тама (показала вверх) всё обрешено. Знаю я. Откуль? Не пытайте. Знаю и всё.  Время ишо есть. Исполните, любушки,  што положено. И не препятствуйте, сердешные.  Порато прошу. …А ты внучек пошто ослушался? Не нать тебе было знать-то запрежь.

 

В тяжкое молчание погрузился дом. Свет за окнами померк. Слёзы катились из трёх пар глаз, капали на цветную клеёнку стола, дощатый, выскобленный  до синевы пол. Бабушка глядела на родных с жалостью, нежно, словно они решили уйти на другой свет. Улыбнулась виновато:

 

- Вы уж простите мя, придется чего-ли и поделать.

 

Она всегда говорила правду.

 

Началась подготовка к похоронам. Живой.  Любимой.

 

Школу  Митька забросил. Учителям сказали, что заболел. Так оно и было вначале. Надвигающийся с каждым прожитым днём миг прощания (навсегда!) с самым дорогим человеком  пригвоздил к постели. Лежал в горячке несколько дней. Пришёл в себя, ничего не хотел, не пил, не ел, смотрел в белёный потолок, искал ответ на горестный вопрос: «Почему она должна умереть?» Не находил. Всё это время бабушка сидела рядом с его кроватью, вытирала пот, лечила какими-то только ей ведомыми отварами, здесь же, на огромном сундуке, дремала иногда.

 

Подняла на ноги внука, к жизни вернула. Попросил пить. Принесла кружку морса, подала: « Слава Богу омалтался, обрадушка! Напужал ты всех порато.  Не твой ноньче срок-то, любеюшко, жить должен долго, делов у тя много ишо.

 

Миновала ещё одна неделя. Окреп Митька, из дому выбегал во двор. А бабушка слегла. Поменялись они местами. Теперь он сидел подле изголовья её кровати. Слабела она, забывалась. И улыбалась во сне. Он глядел на родное лицо и беззвучно плакал. Проснулась однажды, увидела бороздки слёз на щеках, платок подала: – Утрись, парух. И не плачь боле. Ничего не отменить. Срок мой истекат.

 

- Не пойму я, баушка, пошто о сроке каком-то баешь вдругорядь? Нешто есть он у каждого?
- Подмогни, любушка, подымусь повыше…Вот так-то лутше будет.  На кажного человека есть промысел у Бога, исполнишь ево в отпущенный срок – уходи: тело в землю,  душа к Богу. Там все ближники ждут, без обличья токмо. В одну обшу с има душу божью душа и вольётся.

- А вот лонись хоронили дядю Пелушу. Сгорел бают он от винища. Если б не пил, то жил бы ишо.  Пошто боженька ево забрал до срока?

 

Задумалась:

 

- Бат, исчерпал осподь надеи на элакого человека. Много ждал, прощал, да и божье терпенье тож иссякат. Таких до срока забират невея.

- В ад, баушка? Братка двоюродный  про нево баял. Огонь там да смола в котлянах кипит будто.

- В душе они каждой, внучек - и мрак, и свет, и рай, и ад.  Всё там. Здесь, на земле мы токмо гости.

- А умирать не страшно, баушка?

- Наклонись поближе, внучек.  …Страшно тому, кто жил страшно. Тьму ожидают и там. Светлые к свету тянутся. А ты, голубанушко, прямо живи, душу не закасти тьмой, добре будь. Люди слабы, умей прощать, не суди. И себя не казни попусту. Мы веть рядом будем, не печаль нас-то. Любим мы тебя. – Поцеловала Митьку в голову. – Ступай, голуба душа, кликни Марьюшку-отрадушку.

 

Позвал маму. Из соседней комнаты слышал, как бабушка уточняла  подробности собственных похорон - от одежды до поминок. Домовину для неё уже давно изготовил отец. Стояла она в углу повети, прикрытая рогожей. Дождалась.

 

Бабушка умерла в названный ею день. На солнцеворот. На её лице застыла едва заметная, кроткая, добрая, мудрая  улыбка. С нею она прошла через жизнь.

 

***

 

И снова апрельское солнце. В его лучах улыбка бабушки, тепло дедичей, родных и близких, ушедших в иные миры. И опять сивка под горку идёт, а бурка на горку неспешно поднимается.

******************************************************************************************************************************

Значения некоторых слов забытого русского языка, названного «поморским диалектом», использованных  в рассказах.

Асей – иностранный моряк.
Баская – красивая.
Бат, быват – может быть.
Бают – говорят.
Белеюшко – светлый человек.
Беляна – белокурая девочка, девушка.
Берчатая – узорчатая.
Блазиллсе – виделся, казался.
Ближники – родные, родня.
Больно добро – очень хорошо.
Большаки – большевики.
Бошачка – ворчунья. Бошак – ворчун.
Букса  - тёмная грозовая туча.
Бурнасой – рыжий, конопатый.
Буян – ровное, открытое место.
Ваганишь – шутишь, надсмехаешься. 
Валяффка – гулящая.
Варайдат – ворчит.
Варакоша – болтунья, пустомеля.
Варзать – уметь. Не варзаю – не умею.
Вдругорядь – в другой раз, снова
Верандюкса – болтливый человек.
Верьхова – победа.
Взаболь – правда, честно.
Вода кротка – вода тиха. 
Враз – внезапно, вдруг.
Выпорок – непослушный ребёнок. 
Выроблюсь – устану от работы.
Вырука – помощь.
Высуслят – высосут.
Галиссе – смотришь.
Глызка курника моделого  - кусочек рыбного пирога недопечённого.
Голопок, голопь – северная деревянная щепная Птица Счастья. Она же символ Святого Духа у поморов.
Денница – утренняя заря. 
Дербень – обросший волосами, одичавший человек.
Домовина – гроб. На Русском Севере положено иметь всем, достигшим сорокалетнего возраста. При жизни.
Дракунья – драчливая, агрессивная.
Ека – такая. 
Жадобной – желанный, жданный.
Забусет – станет серым.  
Загреева – солнцепёк, зной.
Закастить – испачкать.
Заосеннилссе – покрылся желтизной.
Запрежь – прежде времени
Золотеюшко – золотой.
Знатливой , сведуший – ведун, знахарь, преемник волхвов.
Издосель – испокон веков, издревле.
Истовённо – в точности, истинно.
Карачун – день почитания Карачуна. Отмечается 21 декабря. Приходится на самый короткий в году день зимнего солнцеворота. Карачун – древнеславянское божество смерти. Повелевает зимой и морозами. Укорачивает светлое время суток.
Корминец – кормилец.
Котляна – котёл.
Котора – ссора.
Крома – краюха хлеба.
Кудесы – чудеса.
Курум – ворон.
Куцева – кучевые облака.
Леши озёра – лесные озёра, леший – лесной.
 Лива-ливушко – ливень.
Ликует  - целует.
Лихо – в данном контексте, - лениво. 
Лонись – в прошлом году.
Любеюшко – дорогой, любимый человек.
ЛЮбые – любимые.
Матенка – мать.
Махонная – маленькая.
Молтяжливой – молчаливый.
Морёна – 25 ноября. Морёна (марена) - воплощения грядущей смерти. Согласно поверью, её можно избежать, если прийти на болото с горящими головнями. И затушить их в трясине.
Мурин – бес.
Мя – меня.
Надея – надежда.
Наеда – сытая пища.
Нажиффшик – добытчик.
Назём – навоз. 
Наянова – нахально.
Невея – смерть.
Нероботь – тунеядец, тунеядка.
Несошна (я), несошной – некормленый материнской грудью ребёнок. 
Нестаркой – моложавый.
Нешто – неужто.
Нешшадно – беспощадно.
Оботела – обленилась.
Обрадушка – вызывающая радость.
Огурна – избегающая работы, ленивая.
Одинци – близнецы.
Окротела – оробела.
Омалталась – опомнилась.
Оногдысь -  иногда.
Омалталлась – опомнилась.
Отай – тайно.
Охота  - собака. Так называли всех собак на Севере, поскольку иной функции, кроме охотничьей, они не выполняли. 
ПАбеда – неудача, горе.
ПАвесть – слух.
Парух – парень
Пелуша – прозвище толстого человека.
Переворот – Октябрьская революция 1917 года. Так её называли в северных деревнях даже в советские годы.
Платиньё – одежда.
Поблазнилссе – послышался.
Поветь – верхний этаж хозяйственной пристройки к дому, сеновал. 
Полохоло – страшилище.
Порато – очень.
Посретник – свидетель.
Потпорщица – помощница.
Приплёл – наврал.
Робить – работать.
Руда – кровь.
Руженьё – лицо, обличье.
Сбрусневел – покраснел. 
Свёток зачался – рассвет начался.
Сведушши – сведующие, знатливые, ведуны, преемники волхвов.
Сверёжий - бойкий
Семеюшка, семея – жена, супруга.
Смертно – сильно.
Сушший - сущий
Тата – отец.
Токмо – только.
Тя – тебя.
Укоточкаю – пришибу.
Чарусьё – чёрная трясина.
Шуга - лёд, плавающий в воде до ледостава
Элакая – такая, элако- так

 

Оглавление №4