АВТОРЫ
НАШИ ДРУЗЬЯ

 

 

 

 

Предлагаемый рассказ необычен. Он написан на поморском говоре жителей Архангельской области, - сложном сплаве архаизмов, заимствований скандинавских и финно-угорских языков и новгородских говоров.  Для облегчения чтения в конце рассказа автор прилагает краткий словарь.
Монологи, изложенные певчим и ёмким языком архангельской бабушки, поражают глубиной мудрости простого народа и удивляют силой духа, опирающейся на забытые, жизнеутверждающие  истины бытия.

Редакция "Испанский переплёт"

 

 

Чашев Александр

 

УМИРАТЬ НЕ СТРАШНО

 

 

БОЖЕНЬКУ ПОПРОСИМ

 

По безлюдной деревенской улице несётся беловолосый паренёк.  Левой рукой, словно пропеллером, крутит сеткой с буханкой чёрного хлеба, от которой во время коротких остановок откусывает  небольшие кусочки.  Правая рука при помощи куска проволоки управляет железным ободом из-под бочки. Пыль от босых ног и одноосной колесницы поднимается вверх, висит в тёплом июльском воздухе.

 

Торопится. Важная новость переполняет, надо донести её скорее. Так же как, впрочем, и хлеб.  В очереди за ним Митька  услышал разговор двух пожилых женщин. Та, что постарше и повыше, обратилась к тщедушной собеседнице:

 

- Ты пошто, деффка, в храм-от не ходишь? Бога-то не боишьссе?

 

«Деффка», сверкнув маленькими, острыми глазками, протароторила:

 

-  А што мне ваш бог-то храмовой трудодней, бат, добавит? Аль в шти мяса?  Быват, мужа и моих парнишечек живыми возьверьнёт с войны? И тебе твово Васю с одинцами-то?... Да и куды нам грешным?  Вот евонна (показала на Митьку ) баушка в монашках росла, дак и та не посешат сбориша ваши. И образов в избе не дёржит. А уж мне  нестаркой жонке бог-то ваш малёванной не нашто не нать!

 

Замолчали.  Митька не верил своим ушам: « Моя бабуля - монашка?!» Никогда не видел её крестящейся, икон в доме не было, и в церковь она не ходила. Нет, что-то здесь не так.

 

В облаке пыли ворвался во двор. Бабушка всплеснула руками:

 

- Ека страссь, нажиффшик-от наш сверёжой, корминець жадобной, как  мурин скачет! …А крома-то оглодал весь!

- Баушко, а ты монашкой была? – выпалил, едва перевёл дух.

- Нако, да хто еку павесть тебе, любеюшко, приплёл-то?

 

Выслушав сбивчивый рассказ, вздохнула:

 

- Элакая варакоша-от  Меланья, верандюкса истовённо!.. Садись рядом, золотеюшко. – Погладила внука по голове. – Коль хочешь, дак слушай.

 

Не была я монашкой, дитятко, трудницей горе мыкала в монастырьке нашем.  Матенка мя родила да невея и прибрала сердешну. Несошна я. Тата мой женился и вскорости скончался. Мачеха-от и спроворила мя с глаз. Издосель сказывают: «Без таты – полсироты, а без матенки и вся сирота».

 

- А сколько лет тебе было тогда, баушка?
- Дак поменьше тя, годков семь не боле. Отай в ночь увезли, в монастырьке и  омалталасся.

 

Сестры кудерышки обрезали. И в угол поставили. Молиться.

 

- А долго ли жила там?
- Почитай лет десять, до переворота. Как элакие большаки объявилися, монастырёк-от и заперли, всех прочь отправили.
- А ты бога видела, баушка?

 

Задумалась. Поправила платок на голове.

 

– А, бат, и  блазилссе, родимый? Выроблюсь за день нешшадно, спать хочу смертно, а игуменья - сушша бошачка, варайдат: «Порато оботела, Стёпка, робить те лихо?»  Камешки разбросат. И на коленки мя: «Молись, нероботь огурна до денници. Коль раньше встанешь, укоточкаю!» Злюшша была. Грызлась она с клюшницей да и с другими сестрами, котора за которой.  Клюшница-от вскорости игуменьей и стала. Загрызла, знать, одна дракунья другую. А мне махонной опять робить нать. Заплачу, когда не видят, к небу глазки подыму и голосю слёзно: «Шолнышко-высоколнышко, поклонись моей матушке и родному батюшке, исстрадалось их дитятко, сиротинушка измаялась».    И веть кудесы-то оногдысь бывали: вроде загреева да враз забусет и  куцева потянутся, а там и букса свет-от застит. Лива-ливушко прольётся. Быват, матенка рыдат? Сердечку-то и легше.
- А когда ж ты с богом-то свиделась, баушка?
- Семь годков прошло, за клюквой послала наставница.  К озерам лешим. Лес-от уж заосеннился, сбрусневел, свёток зачался. На буян прискочила, там речка. Вода кротка, туман в низы сползат. Чёрный курум сел на пенёк, закричал. Я глызку курника моделого ему и подала.  Ничего, думаю, быват, не оголодаю, ягоды-от хороша наеда. Присела на валежину, глазки-то и закрылись. Долго ли спала не ведала, проснулась будто. …А на месте курума старичок сидит!  И зенки чёрные на мя ласково так пялит. Руженьём и бородой бурнасой, платиньё рвано. Полохоло, дербень истовённо!  Стругат ножичком чего-то.

 

Сполошилася я, окротела, потом омалталась чуть и кричу от страху: « Ты пошто тако наянова на мя галиссе-то?» А он улыбнулся и сказыват: «Не пужайся Стёпушка, погляжу на тя, голуба душа, полюбуюсь  и дале пойду».

 

- Откудова знашь, как мя кличут-то? – удивилась.
- Я всё знаю, девица.
- Всё знает один Боженька.  Нешто Бог ты?
- А быват, и Бог. …Он веть в кажном живёт.
- И во мне?
- И в тебе, белеюшко.
- А наставница бает, што в храме да на образах.
- Нет, во всём он. В каждой капельке, травке, слёзке, душе.  Везде. И любит всех.   
- И мя?
- Порато сильно, милая! Как услышит песенку про шолнышко, так и заливатся слезами-то.
- А я думала, дошшь это?
- Слёзы божьи, обрадушка. Ветрами головушку твою Отец небесный гладит, шолнышком ликует  тя. Уж как любит!
- А за што? Я ить выпорок сушший.  Матушка-игуменья так мя называт.
- Ты для боженьки андел, ево дитя. И все евонны дети.  Детей родитель жалет и любит.
- Бат ваганишь ты, дедушко, взаболь сказывашь-то?
- Охота брешет. Я элако не варзаю.

 

Поверила ему, потому и спросила:

 

- А когда из монастыря мя отпустят-то?

 

Старичок голову поднял к шолнцу, шептал што-то, потом и сказыват:

 

– Чрез три года покинешь обитель, любушка сердешная. В том же годе замуж выйдешь, деток пятерых родишь, поживёшь со скотом, животом и домом благодатным. Всё у тебя будет. И тихо. И лихо. Ежели совсем невмоготу придеться,  попроси у боженьки помощи. Вот так: «Голопок, голопок ты лети во чертог, к Богу-батюшке, ко любеюшке, попроси его выруки для меня Степанидушки». Запомнила обаву, белеюшко? …Карр! Карр!

 

Очнулась на валежине. Ни курума, ни старичка. Приснилось, знать? Идти уж хотела, гли ко белет што-то на пеньке-от. Подошла. …А там птица деревянная, махонькая, берцётая, баская, голопь. …Вот и всё.

 

Из глаз бабушки тонкими ручейками бежали слёзы. Она была там, на берегу реки, в осеннем лесу.

 

- Не плачь, баушка. Я не буду шалить, вот увидишь.

 

Улыбнулась, морщинки разбежались по лицу: – Шали парничок не порато, шали,  насерьёзнишься ишо, успеешь.

 

- Баушка, а што думаешь, бог это был в лесу-то?
- Бат, и он. Аль хто от ево посланный. Быват, знатливой? Ишо сведушими их кличут. Ведают оне што от других сокрыто. Добро от них. Матушка-игуменья язычниками погаными их обзывала. Нет, светлые они. Вот и дедушко леший таков был. Доброхот. Чуяла я это.
- А правду он всю сказал про тебя, так и было потом?
- Да. Всё сбылось. И голопь помогал, когды лихо было… Возьми его себе, внучек, пусть тебя охранят, мне-то уж он не нать. - Вздохнула: - Всё сбылось. А тебе жить. С неба-то и подмогнём, ежели што. Боженьку попросим.

 

ЖДАННЫЕ

 

Август хорош: зноя уже нет и не зябко пока. Митька и бабушка с раннего утра в лесу. Он ломает губки, грибы то есть. За ними приходится бегать. Она собирает с кустов чернику да голубель. Тучи комаров и мошки гудят над ними, лезут в глаза, кусают. Внук сломал ветку с листочками,  отбивается от гнуса.  А  бабуля терпит. Жалко её стало:  «Баушка, пошто не хлопашь кровопивцев-то?»

 

Разогнула с трудом спину, улыбнулась: « Божьи они создания, любушка, не спроста дадены на бел свет, нужны зачем-то. А руды от мя не убудёт, быват, не всю высуслят-то».

 

Солнце повернуло на запад. Возвращаются по едва заметной тропинке с полными лукошками. У родника присели на резную скамейку, из берёзового туеска напились ключевой воды. Комары и здесь их нашли. Вспомнил Митька ответ бабули, не совсем он его понял, потому и спросил: - А зачем, баушка, люди живут на свете белом, нужны зачем?

 

Пожевала губами, задумалась:

 

– Бат, свет добрый белу свету и добавить?  Ежели жил кто светло, то и другим от ево светле было. Темень убиват день-то. Так и люди некоторы мраком своим заливают свет сушший. Для нужности и живём, белеюшко. Другим людям, свету белому.
- А где ж тот свет, баушка? Не видел я светлых людей. Аль это белобрысые?
- Нет,  дитятко, светлыми и чёрные руженьём могут быть. В сердце свет тот. Лишь сведушши видят ево у кажного снаружи.
- А у меня он есть?
- Ох и порато богато, Нежданко! Сияшь весь, как самовар на печи, -  засмеялась бабушка.
- А пошто меня так называете с мамой, Митькой меня кличут ведь все?
- Большой ты уж парух-от, восемь лет. Быват, и поймёшь. Слушай тогда.

 

Иванушко - тата твой, младшой у мя. Трёх сыночков сподобил осподь родить. Двух девчушек ишо махонькими робёночками невея прибрала.  Всяко живали. Хозяин мой  -  твой деда Василий, громкий был. Партейный, всё в начальниках - то бригадир, то десятник. Детки в меня пошли, тихие, молтяжливые. А уж роботашшие, да дружные, один за другово. Младшенького любили без меры, он за ними, как нитка за иголками так и вился.

 

Подросли, значит. Старший – Петечка, в армии отслужил, да и остался там сверх срока.  Лёня - средний, порато трахторы любил да железки всяки. От колхоза послали ево на учение в село, на курсы. Вернулся, в колхозе робил. А твой тата четыре класса закончил да в лесы со свояком подался. Охота для нево пушше неволи. Добычливый, страх.

 

Оженились старшие, по ребоночку завели. Иванушко тоже привёл из дальней деревни девицу. В сельсовети записались, свадьбу ладили осенью играть. ...А чрез неделю война проклятушша началась.

 

Васю мово в первый год на оборонны работы под Москву взяли. С неба бомба побила сердешного. Схоронили ево в могиле братской.  На второй год похоронка на Лёню пришла, чрез год на Петю, в последний на Ивана. А ишо в блокади умёрли семеюшка Пети и сынок евонный, дочка Лёни тож скончалась от болезни какой-то.

 

Море слёз выплакала . А ишо и робить нать. Ночью реву, днём в назёми копаюсь да к Богу обрашаюсь: «За што мне тако горе? Сыночки мои, детки их чисто анделы. Бат, на небе таки и нужны? Ждут их там?»

 

Закончилась война. Все Велику Верьхову празнуют, я пабеды свои оплакиваю. Вою в избе-то.  Да вдруг стук поблазнился. И ишо. Выскочила в сени….А там Иванушко!  Живой! На костылях только. Сомлела, пала, не поверила глазам своим. А уж открыла в избе-то, да родной дух втянула, дак уж и омалталась. Из гошпителя он, попал туда пришибленный да израненный. В себя пришёл, отпустили ево. Уж наплакались мы с им по родным своим. Потом уж спросил о жене своей. Не писала она ему ничего. Деток они не успели завести, в город она уехала, там и осталась. Бают деревенски, што валявкой стала, с асеями будто гулят. Ну да Бог с ней.

 

Пожил Иванушко несколько месяцев, на ноги встал и в лесы подался. А потом и на острова полярные укатил.

 

Марьюшка - матенка твоя, рядом росла. Девчушкой всё на Иванушку в окна выглядывала. А в войну-то потпоршицей мне была: за водой, дровами, в лавку, когда там бросали чего ли, всё она. Полюбила её, как дочку. Дал всё же Бог-то чрез неё. И так уж мне захотелось Ивана с ней свести.  Когда он с войны вернулся жила она в няньках в деревне дальней, не свиделись они тогда. А как Иванушко уехал, так и отпустили её. В письмах-то ему об ей всё намекала да нахваливала. А он в ответ шутил, мол лучше тебя мама женшин всё равно не быват.

 

Приехал сынок на побывку чрез два года. В избу походит, Марьюшка ему навстречу - гостевала у меня. Сыночек взглянул только в глаза ей, так и вещи из рук выронил. Уж така любовь меж има проскочила. Беда!  Уревеласся глядючи на них. От радости тоже плачут.

 

Поженились они. Деток бы. Да не могла Марьюшка родить: сено зимой везла по реке и под  лёд провалилась, насилу спасли. Застудила она женски дела порато. Доктор так и сказал: «бездетна будешь деффка».

 

Иванушке она сразу же призналась в этом, посретник я. Он глазама сверкнул и ответил: «Люба ты мне Марьюшка всяка. Была бы коса иль крива всё равно душу твою и тебя всю любил бы. А нема деток, дак что ж, проживём без их».

 

Стали они жить. Я нарадоваться не могу. Истовённо образа лучисты. Отец твой молчун, слова лишнего не услышишь, а как взглянет на Марьюшку так слов-то и не нать. Светиться весь. Самый ярый свет этот и есть.

 

Прожили они так пять годков. Приснился мне как-то дедушко леший - тот, што голопка дарил.  Улыбнулся хитро и бает: «Готовь зыбку Степанида».

 

Позабыла сон. Да как-то смотрю: Марьюшка на капусту солёну и рыбу кислу налегат. Раньше не ела она это. Спросила её… И заголосили мы обе. От радости великой.

 

Выносила она. Родился ты - нежданный для нас, потому и Нежданко. Быват, отмолили тя деда Вася, дядья твои и други ближники небесные у Бога? За них, знать, и живешь всех. А уж Митяем назвали по имени таты мамы твоей.

 

Бабушка вытерла краем платка слёзы и ласково улыбнулась:

 

- Больно добро побаяли, светлеюшко. Походим к дому. Жданные мы ноньче-то.

 

 

СИВКА С ГОРКИ, БУРКА НА ГОРКУ

 

Суббота. Бабушка в плюшевом жакете, в тёплом платке на голове, в валенках с калошами поднимается, опираясь на суковатую палку по тропинке, идущей от реки. Раскраснелась. Из бани идёт.

 

Митька бросился ей навстречу:

 

- С лёгким паром, со здоровьицем крепким, баушка! - Помог подняться по крутому склону.

- Благодарствую, любеюшко! - Присела на лавочку. - В байне попарить – здоровье поставить. Не один годик с себя скинешь. Из баенки да нарядная – самая желанная. Так-то в годы мои молодые говаривали.

 

Отдыхает бабуля, щурится на ласковое апрельское солнце. Снег под его лучами просел. На южном склоне пригорка затемнели лунки земных проплешин. Прошлогодняя трава робко выглядывает из них.

 

- Неужто весна пришла? Как ты, баушка, считаешь?

 

Улыбнулась:

 

- Да уж внучек, истовённо сивка под горку идёт, а бурка на горку крадется.

 

Огляделся Митька по сторонам, удивился: - Где сивка-бурка?  Я и кобылы ледашшой не вижу. Читала мне мама сказку про коня вещего, не обманешь.

 

Обняла бабушка внука, в вихор поцеловала:

 

- В сказе-то, бат, про коня и писано, белеюшко. Только вот издосель снег у нас сивкой зовётся, а тепло - буркой. О весне бается в старине мной сказанной. Ежели наоборот - сивка идёт на горку, а бурка под горку, то зима начинается.

 

***

 

Миновала короткая весна, лето отшумело, заосеннилось.  Ноябрь вроде, а всё нет  зимней погоды. Ночами подморозит да оттепель дневная с дождём и резким ветром разрушает ночные старания.  Река в шуге, на лодке не проплыть, пешком не пройти. Отрезало деревню от мира.

 

После завтрака бабушка спросила:

 

- Какое сёдни число, Нежданко?

 

Митька посмотрел на отрывной календарь: – Двадцать пятое ноября.

 

- Морёна, знать, - задумчиво протянула она, – всё так, всё так.  Ты, белеюшко, поди-ко воды с родника принеси к чаю-то.

 

Митька, схватив маленькие ведёрки, выскочил во двор. Вспомнил о рукавицах, вернулся за ними в сени.  Из-за двери услышал голос бабушки:

 

- Простите, детки любые! Скоре уйду от вас. Уж не обессудьте. Пора пришла. В карачун невея-то приберёт мя.

 

Забыв поручение, Митька рванул дверь и застыл у порога. Родители с ужасом глядели на бабушку. Тягостное молчание нарушила мама:

 

- Што вы, Степанида Степановна, тако баете? Нешто можно элако пужать?
- Да уж, мама, пригвоздила так пригвоздила! - вступил отец. - Ведь Морёну-то, слышал я, и умолить можно. Пойду-ка прямо сейчас с головнями на болото, да в чарусье их и погашу. Глядишь, и отстанет невея-то.

 

- Нет, сыночек, не хаживай. Тама (показала вверх) всё обрешено. Знаю я. Откуль? Не пытайте. Знаю и всё.  Время ишо есть. Исполните, любушки,  што положено. И не препятствуйте, сердешные.  Порато прошу. …А ты внучек пошто ослушался? Не нать тебе было знать-то запрежь.

 

В тяжкое молчание погрузился дом. Свет за окнами померк. Слёзы катились из трёх пар глаз, капали на цветную клеёнку стола, дощатый, выскобленный  до синевы пол. Бабушка глядела на родных с жалостью, нежно, словно они решили уйти на другой свет. Улыбнулась виновато:

 

- Вы уж простите мя, придется чего-ли и поделать.

 

Она всегда говорила правду.

 

Началась подготовка к похоронам. Живой.  Любимой.

 

Школу  Митька забросил. Учителям сказали, что заболел. Так оно и было вначале. Надвигающийся с каждым прожитым днём миг прощания (навсегда!) с самым дорогим человеком  пригвоздил к постели. Лежал в горячке несколько дней. Пришёл в себя, ничего не хотел, не пил, не ел, смотрел в белёный потолок, искал ответ на горестный вопрос: «Почему она должна умереть?» Не находил. Всё это время бабушка сидела рядом с его кроватью, вытирала пот, лечила какими-то только ей ведомыми отварами, здесь же, на огромном сундуке, дремала иногда.

 

Подняла на ноги внука, к жизни вернула. Попросил пить. Принесла кружку морса, подала: « Слава Богу омалтался, обрадушка! Напужал ты всех порато.  Не твой ноньче срок-то, любеюшко, жить должен долго, делов у тя много ишо.

 

Миновала ещё одна неделя. Окреп Митька, из дому выбегал во двор. А бабушка слегла. Поменялись они местами. Теперь он сидел подле изголовья её кровати. Слабела она, забывалась. И улыбалась во сне. Он глядел на родное лицо и беззвучно плакал. Проснулась однажды, увидела бороздки слёз на щеках, платок подала: – Утрись, парух. И не плачь боле. Ничего не отменить. Срок мой истекат.

 

- Не пойму я, баушка, пошто о сроке каком-то баешь вдругорядь? Нешто есть он у каждого?
- Подмогни, любушка, подымусь повыше…Вот так-то лутше будет.  На кажного человека есть промысел у Бога, исполнишь ево в отпущенный срок – уходи: тело в землю,  душа к Богу. Там все ближники ждут, без обличья токмо. В одну обшу с има душу божью душа и вольётся.

- А вот лонись хоронили дядю Пелушу. Сгорел бают он от винища. Если б не пил, то жил бы ишо.  Пошто боженька ево забрал до срока?

 

Задумалась:

 

- Бат, исчерпал осподь надеи на элакого человека. Много ждал, прощал, да и божье терпенье тож иссякат. Таких до срока забират невея.

- В ад, баушка? Братка двоюродный  про нево баял. Огонь там да смола в котлянах кипит будто.

- В душе они каждой, внучек - и мрак, и свет, и рай, и ад.  Всё там. Здесь, на земле мы токмо гости.

- А умирать не страшно, баушка?

- Наклонись поближе, внучек.  …Страшно тому, кто жил страшно. Тьму ожидают и там. Светлые к свету тянутся. А ты, голубанушко, прямо живи, душу не закасти тьмой, добре будь. Люди слабы, умей прощать, не суди. И себя не казни попусту. Мы веть рядом будем, не печаль нас-то. Любим мы тебя. – Поцеловала Митьку в голову. – Ступай, голуба душа, кликни Марьюшку-отрадушку.

 

Позвал маму. Из соседней комнаты слышал, как бабушка уточняла  подробности собственных похорон - от одежды до поминок. Домовину для неё уже давно изготовил отец. Стояла она в углу повети, прикрытая рогожей. Дождалась.

 

Бабушка умерла в названный ею день. На солнцеворот. На её лице застыла едва заметная, кроткая, добрая, мудрая  улыбка. С нею она прошла через жизнь.

 

***

 

И снова апрельское солнце. В его лучах улыбка бабушки, тепло дедичей, родных и близких, ушедших в иные миры. И опять сивка под горку идёт, а бурка на горку неспешно поднимается.

******************************************************************************************************************************

Значения некоторых слов забытого русского языка, названного «поморским диалектом», использованных  в рассказах.


Асей – иностранный моряк.
Баская – красивая.
Бат, быват – может быть.
Бают – говорят.
Белеюшко – светлый человек.
Беляна – белокурая девочка, девушка.
Берчатая – узорчатая.
Блазиллсе – виделся, казался.
Ближники – родные, родня.
Больно добро – очень хорошо.
Большаки – большевики.
Бошачка – ворчунья. Бошак – ворчун.
Букса  - тёмная грозовая туча.
Бурнасой – рыжий, конопатый.
Буян – ровное, открытое место.
Ваганишь – шутишь, надсмехаешься. 
Валяффка – гулящая.
Варайдат – ворчит.
Варакоша – болтунья, пустомеля.
Варзать – уметь. Не варзаю – не умею.
Вдругорядь – в другой раз, снова
Верандюкса – болтливый человек.
Верьхова – победа.
Взаболь – правда, честно.
Вода кротка – вода тиха. 
Враз – внезапно, вдруг.
Выпорок – непослушный ребёнок. 
Выроблюсь – устану от работы.
Вырука – помощь.
Высуслят – высосут.
Галиссе – смотришь.
Глызка курника моделого  - кусочек рыбного пирога недопечённого.
Голопок, голопь – северная деревянная щепная Птица Счастья. Она же символ Святого Духа у поморов.
Денница – утренняя заря. 
Дербень – обросший волосами, одичавший человек.
Домовина – гроб. На Русском Севере положено иметь всем, достигшим сорокалетнего возраста. При жизни.
Дракунья – драчливая, агрессивная.
Ека – такая. 
Жадобной – желанный, жданный.
Забусет – станет серым.  
Загреева – солнцепёк, зной.
Закастить – испачкать.
Заосеннилссе – покрылся желтизной.
Запрежь – прежде времени
Золотеюшко – золотой.
Знатливой , сведуший – ведун, знахарь, преемник волхвов.
Издосель – испокон веков, издревле.
Истовённо – в точности, истинно.
Карачун – день почитания Карачуна. Отмечается 21 декабря. Приходится на самый короткий в году день зимнего солнцеворота. Карачун – древнеславянское божество смерти. Повелевает зимой и морозами. Укорачивает светлое время суток.
Корминец – кормилец.
Котляна – котёл.
Котора – ссора.
Крома – краюха хлеба.
Кудесы – чудеса.
Курум – ворон.
Куцева – кучевые облака.
Леши озёра – лесные озёра, леший – лесной.
 Лива-ливушко – ливень.
Ликует  - целует.
Лихо – в данном контексте, - лениво. 
Лонись – в прошлом году.
Любеюшко – дорогой, любимый человек.
ЛЮбые – любимые.
Матенка – мать.
Махонная – маленькая.
Молтяжливой – молчаливый.
Морёна – 25 ноября. Морёна (марена) - воплощения грядущей смерти. Согласно поверью, её можно избежать, если прийти на болото с горящими головнями. И затушить их в трясине.
Мурин – бес.
Мя – меня.
Надея – надежда.
Наеда – сытая пища.
Нажиффшик – добытчик.
Назём – навоз. 
Наянова – нахально.
Невея – смерть.
Нероботь – тунеядец, тунеядка.
Несошна (я), несошной – некормленый материнской грудью ребёнок. 
Нестаркой – моложавый.
Нешто – неужто.
Нешшадно – беспощадно.
Оботела – обленилась.
Обрадушка – вызывающая радость.
Огурна – избегающая работы, ленивая.
Одинци – близнецы.
Окротела – оробела.
Омалталась – опомнилась.
Оногдысь -  иногда.
Омалталлась – опомнилась.
Отай – тайно.
Охота  - собака. Так называли всех собак на Севере, поскольку иной функции, кроме охотничьей, они не выполняли. 
ПАбеда – неудача, горе.
ПАвесть – слух.
Парух – парень
Пелуша – прозвище толстого человека.
Переворот – Октябрьская революция 1917 года. Так её называли в северных деревнях даже в советские годы.
Платиньё – одежда.
Поблазнилссе – послышался.
Поветь – верхний этаж хозяйственной пристройки к дому, сеновал. 
Полохоло – страшилище.
Порато – очень.
Посретник – свидетель.
Потпорщица – помощница.
Приплёл – наврал.
Робить – работать.
Руда – кровь.
Руженьё – лицо, обличье.
Сбрусневел – покраснел. 
Свёток зачался – рассвет начался.
Сведушши – сведующие, знатливые, ведуны, преемники волхвов.
Сверёжий - бойкий
Семеюшка, семея – жена, супруга.
Смертно – сильно.
Сушший - сущий
Тата – отец.
Токмо – только.
Тя – тебя.
Укоточкаю – пришибу.
Чарусьё – чёрная трясина.
Шуга - лёд, плавающий в воде до ледостава
Элакая – такая, элако- так

 

Оглавление №4

 

СПИСОК ЖАНРОВ
РЕКЛАМА
"Испанский переплёт", литературный журнал. ISSN 2341-1023