АФИНЫ

 

С борта самолета наконец стало что-то видно. Мы протряслись сквозь плотную толщу облаков (прибывших, как потом оказалось, из Африки и покрывших все Средиземноморье) и нырнули вниз, к земле. Мелькнула полоска моря, но тут же исчезла, и вот мы уже стремительно снижались над буро-зеленым бугристым пейзажем. Из земли повсюду торчали ровные и конусуообразные  невысокие холмы.  Растительность на холмах перемежалась кипарисами и оливами.

 

Неужели и вправду под нами греческая земля? И я действительно увижу Афины?
В моем рюкзаке лежит книжка Роберта Грейвса «Мифы Древней Греции». Я собираюсь читать ее «по ходу дела». Нельзя сказать, что я еду к поездке подготовленной. Мой культурный багаж ограничивается парой научных книг, «Одиссеей» Гомера, греческими эпиграммами и прочей поэзией, а так же мультфильмом «Персефона» неизвестного мне автора. А вот Иван зато смотрел фильм «300 спартанцев»  (с которого я сбежала при первых же кадрах) и знает, что такое Фермопилы!  Ну что же, кое-что в головах у нас все-таки имеется. Остальное узнаем на месте.

 

Аэропорт Элефтерио Венизелу встретил нас влагой и духотой. Мы пробились к стойке такси и скоро ехали в в сторону Афин. Таксистом был  маленький толстячок с грустными черными глазами и черными волосами. Он решил попрактиковать свой английский и завел разговор. Первым делом он порекомендовал сплавать на катере из Эпидавра на Порос. Потом рассказал о растительности Средиземноморья. Речь его лилась тихо и плавно, лениво и грустно. Мне сразу стало тепло и спокойно и захотелось спать.

 

Из разговора стало ясно, что в Афинах греков нет, а только иммигранты. Видимо, таксист произносил эту речь в сотый раз. «Избегайте этой улицы», - сказал он на улице Софокла.  «Не ходите одни по городу», - это он произнес на улице Эсхила.   «Для передвижения берите лучше такси», - порекомендовал он на улице Еврипида.

 

Улицей Еврипида была наша. Греков на ней действительно не было. Зато было много китайцев и пакистанцев. Все они куда-то постоянно перемещались с тележками, нагруженными товарами. Одеты они тоже были по-своему, в тюрбанах, длинных халатах и шлепанцах на голые ноги. Женщин на улицах не было вовсе. Таксист пожелал нам приятного отдыха и на всякий случай предложил отвезти  в другую гостиницу. «Очень рекомендую», - сказал он, косясь во все стороны. Но мы поблагодарили предупредительного эллина и смело вышли прямо на страшную улицу.

 

Гостиница называлась, конечно же, «Отель Эврипидес». Интересно было бы видеть лицо Еврипида, если бы ему сказали, что его именем однажды будет названа гостиница в афинском Бронксе. Однако она оказалась чистой и уютной, с необходимыми для жизни удобствами и очаровательной террасой наверху – оттуда открывался потрясающий вид на город.  Казалось, недавно  тут была какая-то эпидемия, после чего все вымерли, дома заросли травой, а стекла у них повылетали. Здание напротив отеля совсем покосилось, на окнах у него росли сорняки, на балконе валялись битые стекла. Вид у него был совсем плачевный и полностью заброшенный.  Внизу активно сновали китайцы и пакистанцы. А вот вдали, на высоком круглом холме, розовел в закатном солнце Парфенон. Словно воздушный корабль, он парил над городом, прекрасный и вечный, равнодушный к суете мира сего, проплывший сквозь тысячелетия, плывущий в будущее, навстречу времени и вопреки ему. Сердце мое забилось и затрепетало. В порыве восторга я представила себя птицей и готова была уже спрыгнуть и полететь над городом, прямо в объятия своей долгожданной мечте. Но Иван крепко держал меня за рукав.

 

- Чики, - сказал он. – Где будем ужинать?

 

Поймав гостиничный вай-фай, мы углубились в виртуальное путешествие по Афинам. Как оказалось, гостиница «Эврипидес» находится в самой злачной части города. Странники и путники делились своими впечатлениями примерно так: «Темные личности смотрели на нас исподлобья из-за угла...  наркоманы со шприцами в руках... грязные и вонючие индивиды... отсутствие полиции... черные подворотни... Категорически не советуем выходить на улицу после шести!»  Мы посмотрели на часы: было ровно шесть. Жара начинала спадать, в теле еще сидела самолетная усталость, и гостиничные стены вдруг показались узкими и давящими, а город – незнакомым и влекущим. И мы спустились вниз, к рессепшену. Энергичная женщина с мужским голосом громогласно разрешила наши сомнения.

 

- Монастираки!
- А там не опасно?
- Нет!

 

Монастираки представляет собой одну длинную улицу, граничащую с афинской агорой и всем археологическим комплексом . Она полностью оцеплена полицией. Несметное количество ресторанчиков предлагают на выбор одно и то же меню: запеканку из мяса и баклажанов, греческий салат, жареные фрикадельки.  Напротив ресторанчиков старьевщики разложили вещи из прабабушкиных сундуков: ложки, шарманки, старые куклы. Бездомные собачки спокойно шли по своим делам.  Так же спокойно по своим делам шли и наркоманы. К нам подскочил худенький и седенький грек.  Он грудью преградил нам путь и стал декламировать вслух поэму  гекзаметром о прелести мясных фрикаделек и сочности куриных сувлаки. Дедушка посверкивал глазами, шевелил усами и, надвигаясь на нас, загонял все глубже и глубже между столиков. Вид у него был угрожающий. Он явно где-то прятал кинжал: в рукаве, в кармане или в сапоге. Отказаться значило рисковать жизнью, и мы решили, что лучше подавиться фрикадельками, чем умереть в первый же день приезда от удара кулаком сурового афинянина.

 

Акрополь все так же светился на горе и манил меня, как огонек свечи - бабочку.  Рядом сидели две прекрасных эллинки и громко чесали языками, попивая по ходу разговора коктейль. Дедушка пригвоздил нас к стульям и отправился выслеживать следующую добычу. Нам принесли греческий салат и мясные фрикадельки. О, греческий салат! Тогда мы еще не знали, сколько раз нам придется с тобой встретиться...

 

Жизнь на Монастираки только начиналась. Спустилась благодатная ночь, и поднялся легкий теплый ветер. Кругом зажигались свечки, лампочки и прочие огоньки. Где-то звучал духовой оркестр. В воздухе витало что-то непостижимое уму: теплое и свежее, веселое и светлое, волшебное. Это было ощущение тепла и покоя, и вечности мироздания, и уютности крошечного домашнего мира.  Мы доели салат и фрикадельки, немного потолкались среди пестрой толпы, еще раз полюбовались светящимся Акрополем и отправились спать.
Точнее, это была попытка сна – внизу грохотали тележки и ревели мотоциклы. Было жарко.
Утром обнаружилось, что в Афинах тоже живут комары. Потрясая передо мной красными руками и ногами, Иван заявил, что не спал всю ночь, и надо срочно идти в аптеку за мазью от укусов.  Я сказала, что  комары ему привиделись во сне, а укусы исключительно психологического свойства и вспухли сами собой. Однако скоро в ванне я обнаружила на стекле маленькое поганое насекомое с огромным раздувшимся красным брюхом. На секунду мне стало даже завидно – ну почему они не жрут меня? Чем моя кровь, извините, хуже? После чего я прибила поганца куском туалетной бумаги. И залезла под душ.

 

Про греческий душ надо сказать отдельно. Одно из двух:  архитекторы гостиниц считают, что все туристы – маленькие и худенькие. Или же они считают, что ванная – место второстепенное и мыться вовсе не обязательно.

 

Нам повезло – мы маленькие и худенькие. Будь мы толстыми и большими, нам пришлось бы проверить на практике пункт два. В течение всего путешествия по Греции я не раз задерживала взгляд на дородных англичанках и задавала себе вопрос, как же все же они решают для себя вопрос гигиены. Втиснуться в квадратик плато-душа размерами 30 на 30 сантиметров задача посильная только дистрофикам. При малейшем движении телом ты касаешься сразу всеми местами очаровательной душевой занавески , которая тут же приветливо обнимает тебя со всех сторон. Любой взмах рукой (например, чтобы потереть спину или ногу) чреват ударом в стену. Движения типа наклона или приседания тоже вряд ли были включены в архитекрурный план. Короче, в греческом душе надо стоять прямо по стойке смирно и не шевелиться. Все остальные положения тела исключены. Кстати, о занавесочке:  она есть не везде. Мойтесь прямо так,– ну а вода, утечет куда-нибудь. Не в водосток, так через щель в двери.

 

Давным-давно, когда боги еще только делили землю между собой, Афина и Посейдон едва не подрались за право владения этим ничем не примечательным холмом.  К счастью Зевс вовремя вмешался и предложил вздорным богам решить дело миром. Кто сделает людям лучший подарок – тому пусть место и достанется. Посейдон ударил трезубцем в землю и высек струю соленой воды. Афина посадила оливковое дерево. Конечно же, люди выбрали оливу, а Афину сделали своей богиней. Посейдон еще долго ворчал и клокотал из морской бездны, насылал на город различных драконов и чудищ, но в конце концов успокоился.  Оливковое же дерево дало плоды, они упали в землю, из них выросли новые оливы, а затем новые и новые, пока наконец не заполонили собой всю Грецию. Растут они повсюду – на холмах, на горах, в равнинах, на скалах, на уступах, на асфальте, у помойки, у бензоколонок, в горшках и без горшков...В большинстве случаев за ними никто не ухаживает, и оливы дорастают до размеров тополя или огромной плакучей ивы.  На нашей террасе в гостинице тоже росла пара олив: они торчали стройными веточками прямо из горшков и уже плодоносили.  Мы позавтракали  несъедобным йогуртом, выпили по чашечке кофе, которое Иван обозвал словом «агва-пис»,  и побежали на Акрополь.

 

Миновав три страшно-опасно-ужасные улицы (и не встретив на них ни души в столь ранний час), мы вновь вышли к Монастираки и скоро были у входа на Агору.  Агора лежит у подножья высокого холма, на котором и стоит Акрополь. Представляет она собой огромное поле, тут там утыканное колоннами и засаженное оливами. По левой ее части проложена широкая дорога, она ведет на самый верх. «Виа Панатенаика» -  прочитали мы на табличке.
Так вот она – Панафинейская дорога! Панафинеями назывался главный праздник города Афин. Он проходил в конце июля-начале августа. Бывали малые и большие Панафинеи, последние отмечались лишь каждые четыре года.  Начинались они ночью торжественным бегом с факелами.  Днем  по дороге стартовала пышная процессия, цель которой была доставить в храм на горе новый пеплос (длинное платье)  для статуи Афины. Этот пеплос весь год шили и вышивали девушки из самых благородных семейств. В шествии принимали участия все благородные жители города. Они несли цветы и венки, пели священные гимны и читали стихи. Когда пеплос был доставлен в храм, начинался сам праздник. Песни, музыка, соревнования в беге, в борьбе, в метании диска и так далее.  Устраивались также поэтические и грамматические состязания. А награждали победителей венками из оливы и амфорами с оливковым маслом.

 

Было восемь часов утра, а солнце уже припекало вовсю. Православные колокола сзывали к службе. Они перекликались и звенели, наполняя воздух дрожанием и гудением и сообщали телу бодрость, а душе – эмоциональный взлет.

 

Подумать только – мы идем по Панафинейской дороге и топчем ногами тени далеких и канувших в лету афинян и тень исчезнувшего навсегда праздника. Мы поднимались все выше и выше, и все дальше и шире открывался горизонт.  Бело-розовый город простирался у ног Акрополя словно морской берег, на который море выбросило миллионы ракушек и камешков. Золотые лучи солнца сверкали и искрились на крошечных домишках, на круглых куполах церквей.

 

Дорога запетляла среди сосен и олив, пошла круче и круче. И вот мы у Пропилей – входа в Акрополь.

 

Если вы ничего не прочитали заранее о Греции– не надейтесь, что вам это объяснят на месте. В лучшем случае вы увидите (и не везде) скудные таблички с названием здания и описанием архитектурных особенностей того или иного строения. Поскольку кроме архитекторов в архитектуре не разбирается никто, то и назначение этих табличек есть бессмысленно и абсурдно. Эксурсовода нам никто и не предлагал: такая услуга отсутствовала на кассе, все гиды прибывали издалека вместе с огромными автобусами и толпой туристов.
О, эти туристы! Откуда, из каких глубин нашей огромной планеты прибывают эти абсолютно одинаковые дяденьки и тетеньки в бермудах, клетчатых рубашках и спортивных сандалиях на липучках??? Обняв огромный фотоаппарат, они с покорностью овечек стоят вокруг экскурсоводши, которая надорванным голосом механически повторяет заученный тридцать лет тому назад текст. «Обратите внимание, - говорит она, - как дорические колоннады крыльев расступаются и плавно переходят к центральному фасаду из дорических колонн, который в свою очередь переходит в коридор из ионических колонн».  А вот еще одна, подальше, вещает своей группе следующее: «Когда у богини Афины был день рождения, греки устраивали для нее праздник». О боги, боги!  Кто из вас выбил из скалы этот непресыхаемый источник, эту золотую жилу в лице смешных престарелых американцев и немцев? Прошли тысячелетия, а вы до сих пор заботитесь о своих нерадивых детях – эллинах.
Кто рано встает, тому бог подает. Афина встретила нас благосклонно и позволила прогуляться по Акрополю до прибытия массового туриста. Наверху дул сильный теплый ветер, почти штормовой. Он тут же перепутал мне волосы и постоянно норовил задрать  платье. Кругом были развалины того, что некогда было великим святилищем великой богини.  Фундаменты храмов, осколки колонн, разваленные фасады. Камни, камни и камни. А посреди возвышался Парфенон – великолепный, мощный, розовато-белый, устремившийся стройными колоннами прямо в небо.

 

Какими словами описать это чудо архитектуры? Как дать почувствовать восхищение, радость и покой, испытываемые при созерцании Парфенона? Стройность и гармония, изящество и легкость, - вот что это такое!  Космическая энергия.  Космос – слово греческого происхождения.  Оно означает мир, вселенную, мироздание, порядок, гармонию, красоту.   Я попыталась представить, каковым было это место при Перикле.  Восстановила внутренним взором лежащие в руинах храмы. Вымостила дорогу гладким булыжником. Расставила статуи, раскрасила им глаза, волосы, одежду. Наполнила место афинянами и гостями. Здесь бывал Сократ.  Наверно, где-то здесь сидел Фидий и глядел на прекрасные зеленые дали.
Может быть, он смотрел вдаль, облокотившись о парапет, как я, прямо отсюда, с этого самого места? И ветер трепал короткий плащ и длинные кудри скульптора.  И так же торчала из земли гора Ликабет, круглая и заостренная кверху, подобная женской груди, будто это сама богиня Гея пытается вылезти на поверхность...

 

Акрополь существовал с незапамятных времен. Однако расцвета он достиг в 5 веке до нашей эры. Правил в ту пору Афинами Перикл – человек исключительный и незаурядный. Это был образованный аристократ, тонкий и умный политик,  оратор и полководец.  Он любил музыку и философию, был учеником Зенона и Анаксагора. При Перикле многие ученые, художники и писатели переехали в Афины из своих городов. Наука и искусство процветали.

 

Незауряден он был хотя бы даже тем, что женился на Аспасии – не афинянке,  гетере, а кроме того -  женщине-философе.  Для человека его уровня это был не просто смелый, а рискованный поступок. Его любовь к жене дошла до того, что он позволил ей не только выходить на мужскую половину дома, но и создать философский кружок для женщин, в котором велись вольные речи и разговоры. Аспасия была невероятно популярна, ее знали как интересную, умную собеседницу, к ней стремились, чтобы послушать и спросить совета.  Говорят, в нее был влюблен молодой Сократ, который вместе с другими интеллектулами того времени нередко засиживался в гостях у Перикла.

 

Политические противники ненавидели Перикла за все, чего были лишены сами. За свободомыслие, прогресс, образованность, за то, что возвысил женщину до уровня мужчины и позволил ей выйти из четырех стен гинекея. Они ненавидели его за Фидия, Сократа, Анаксагора и всячески пытались навредить как ему, так и его друзьям. Аспасию обвинили в разврате и богохульстве, и, если бы не сам Перикл, выступивший в суде в ее защиту, ей было бы не миновать расплаты.

 

Золотой век Афин длился недолго.  Пелопонесская война, вторжение Спарты в Аттику и эпидемия чумы подорвали авторитет Перикла.  Противники не замедлили обвинить его во всех несчастьях, и афиняне отвернулись от своего прежнего любимца.  Его объявили виновным в растрате государственной казны и не выбрали стратегом. Когда обвинение сняли, было уже поздно: Перикл умирал. Ему было шестьдесят лет, он только что пережил смерть двоих сыновей от первой жены, его силы были подорваны.  Вместе с Периклом закатилось солнце культуры и искусства.  В Афинах начались тяжелые времена. На поверхность выплыли варварские и темные силы.  Многие мыслители были изгнаны или бежали сами, а Сократ был обвинен в разврате и вынужден был выпить яд.

 

Аспасия осталась одна. Без Перикла она снова стала никем, и ее судьба целиком зависела от чьей-то злой сплетни или доноса какого-нибудь добропорядочного гражданина. Она попыталась исправить эту ситуацию и снова вышла замуж: за друга Перикла.

 

Нам трудно представить менталитет тогдашнего общества. Мы живем в эпоху мегаскоростей, мегаконструкций и безличностных отношений. Я не знаю в лицо и половины своих соседей.  Я не помню, как звали моих коллег с прошлой работы.  Я не узнаю их, когда встречаю на улице посреди большого города. Мне безразлично мнение соседей. Я могу поменять квартиру, страну, мужа, даже собственное лицо – в любой момент, если захочу. Я не знаю, что будет завтра.

 

Аспасия знала всех соседей в лицо. Они тоже знали ее в лицо и ненавидели. Великолепные Афины пятого века до нашей эры по масштабам и количеству населения были не больше поселка Долгопрудный московской области. Более того, это был город-государство, в котором грань между чужими и своими была четко очерчена. Так же проведена была грань между женщинами и мужчинами, свободными и рабами. Афины были миром мужским. Женщины и рабы не считались гражданами, не имели права на социальную жизнь, не допускались на театральные представления, не могли голосовать. Им позволялось «выходить в люди» только во время всенародных праздников. Жизнь греческой женщины полностью зависела от мужа.  Свободные Афины, подарившие миру демократию, культуру и искусство, имели свою «обратную сторону медали» - дремучий патриархальный строй, деревенское самосознание, узколобость, зависть, страх и неприятие всего нового и чужого.

 

Итак, Аспасия вышла замуж за другого. Однако новый муж вскоре погиб на войне. И опять она осталась одна.  Судьба отняла у нее и единственного сына. Его казнили собственные же сограждане: после военных действий он не похоронил как должно всех мертвых, и этого оказалось достаточно для казни. Аспасия осталась одна в третий раз. С тех пор она навсегда пропадает с листа истории, и нам неизвестно, как судьба распорядилась ее жизнью.
После Акрополя мы посетили два музея, вначале – музей самого Акрополя, а затем – национальный археологический.  Трудно передать словами ощущение восторга, когда стоишь лицом к лицу с архаической Корой и глядишь на магическую полуулыбку, что далекие эллины посылают тебе с дистанции в три тысячи лет.  Когда останавливаешься напротив бронзового Посейдона – невероятно красивого и совершенно живого мужчины, мощного и стремительного, развернутого всем телом к зрителю: в руке у него воображаемый трезубец, который он занес над собой. Он натянут как струна, сейчас он шагнет или прыгнет с постамента. Тела Кариатид (девушек, поддерживающих головами крышу) сильны и полны юной энергии, их великолепные волосы заплетены в густые волнистые косы.  А вот и знаменитая Дипилонская амфора 770 года до нашей эры,  длиной в человеческий рост. Она стоит одна посреди зала. Черные завитки орнамента бесконечным движением опоясывают золотистую вазу, передавая зрителю ощущение постоянного и нестабильного, незаконченного и вместе с тем завершенного движения. Меандр – так называются эти ломаные линии – это и ветви деревьев, и завитки растений, и вечный плеск волны. Посередине амфоры - геометрический рисунок погребального ложа с умершим, а вокруг него – плачущие фигурки людей, воздевающих руки к небу. Какая торжественность и простота исполнения! Пожалуй, этот сухой трагизм может быть передан только стихами Гомера:

 

Тело на одр положили. Его окружили, рыдая
Грустные други. (Илиада, XVIII, 232)

Или вот этим отрывком из шумерского эпоса о Гильгамеше:

Ярая смерть не щадит человека:
Разве навеки мы строим дома?
Разве навеки ставим печати?
Разве навеки делятся братья?
Разве навеки ненависть в людях?
(Гильгамеш. Таблица X)

Сцена с погребением едва ли занимает десятую часть всей амфоры, однако именно она притягивает как магнит и несет в себе тот эмоциональный заряд, из-за которого Дипилонская амфора считается одним из шедевров геометрического периода.  К концу седьмого века до нашей эры греки постепенно начинают осознавать человека как центральное существо во вселенной. «Человек – мера всех вещей» - выразит впоследствии эту общую греческую идею философ Протагор.  Человек - единственный, способный к рефлексии и осознающий свою конечность – оплакивает на Дипилонской амфоре свою смерть -  посреди бесконечного обновляющегося мира природы.

 

И неважно, что при выходе из музея ты сталкиваешься с группкой наркоманов на последней стадии жизни. Неважно, что быстрее садишься в такси, убегая от этих самых наркоманов. Неважно, что город отдан на растерзание помоечникам - главное, что археологический музей жив, отремонтирован и хранит в себе несметные сокровища. Все остальное – лишь пыль на его ступенях.

 

Бывают города аккуратные, чистые, вылизанные до блеска. Стекла в них отмыты так, что кажется, будто их, стекол, нет и вовсе. Цветы подстрижены и ощипаны как нужно, собаки ходят на поводках, а их хозяева – с мешочками собачьих экскрементов в руках.  Автобусы в таких городах не скрипят, водители – не курят в кабине, асфальт похож на идеально застывшую речку. В таких городах тихо и светло, в них нельзя громко кричать и плевать себе под ноги, и нельзя переходить дорогу на красный свет.  В таких городах все неизменно вежливы и спокойны.  Жители тут все с достатком, живут достойно и благородно, имеют в банке сумму для себя и своих потомков. В таких городах нечего делать, и жизнь в них бесконечно скучна.

 

Афины – бедный, расшатанный, развалившийся город!  С дырками посреди асфальта, с мертвыми фасадами зданий, с веселыми гламурными барами, с бомжами и блошиным рынком, с бездомными собаками и людьми. С оливами, прущими из земли, из горшков, из каждой дырки развалившихся домов. С веселой музыкой уличных духовых оркестров. С теплым, теплым воздухом.  С неиссякаемой рекой людей, жаждущих прикоснуться к древним камням.  С улицами Софокла, Еврипида, Аполлона и Гермеса, превращенными в пакистанский Бронкс. С Парфеноном, парящим в небе, как бело-розовая птица.  С  мягким и ласковым, сбивающим с ног ветром.

 

Я навсегда влюбилась в тебя, Афины.  Я обязательно вернусь. Может быть, однажды сюда снова придут настоящие эллины, вымоют улицы и засадят город цветами. И снова соберутся вместе и устроят поэтические состязания, будут петь песни и ваять прекрасные статуи.

 

ФЕРМОПИЛЫ

 

Афины уплывают и утекают в прошлое, а я гляжу на проносящиеся мимо таблички и вывески. «Экзодос» - написано возле стрелки направо. То есть «Выход». А ведь это же «экзод» - массовый исход евреев из Египта!  «Метафора» - яркие белые буквы на кузове грузовика. Перевозка – всего-навсего.  «Элевсин» - это мелькнула табличка с указателем на город.

 

- Знаешь, что такое Элевсин? – говорю я Ивану.
- Нет.
- Я тебе расскажу.

 

У богини плодородия Деметры была прекрасная дочь Персефона. Бог подземного царства Аид влюбился в нее и похитил. Он выскочил из земли на упряжке черных лошадей, схватил Персефону и увлек в преисподнюю. Деметра, не видя дочери, заволновалась. Она повсюду искала ее, но той и след простыл. Наконец Гелиос – всевидящее солнце – сказал Деметре, что видел черную карету с четверкой черных лошадей. Они выскочили из земли в том месте, где Персефона собирала цветы, Аид подхватил девушку, земля расступилась и поглотила их. Деметра отправилась на Олимп и попросила Зевса вернуть дочь.  «Слишком поздно!» - сказал тот. - Персефона уже замужем, ее не вернуть назад».   Деметра зарыдала от отчаяния и навсегда покинула Олимп.  Везде, где она проходила, вяли цветы, шел дождь и падал снег. Деревья перестали плодоносить,  колосья не всходили, на земле настал голод. А Деметра все шла и шла, пока наконец не пришла в Элевсин.  Там ее приютила одна добродетельная семья (они не знали, что у них в гостях сама богиня). Деметра очень их полюбила, всячески помогала и даже собиралась сделать бессмертным сына хозяйки дома. Она брала младенца за ногу и окунала в горящий огонь, но мать появилась в самый неподходящий момент и криком разрушила чары. Деметра между тем поклялась, что на земле не вырастет ни одного колоса пшеницы, пока ей не вернут Персефону. Поняв, что жизнь на земле скоро прекратится, Зевс срочно послал Гермеса к Аиду. Гермес уговорил Аида вернуть Персефону, и, между прочим, посоветовал дать Персефоне отведать зерно граната. Гранат символизировал неразрывные узы брака. Персефона съела несколько зерен. Так она оказалась вынуждена спускаться на несколько месяцев в мир мертвых, а остальные проводила на земле с матерью, в мире живых.

 

Деметра возликовала, увидев дочь. Все снова зазеленело, заколосились поля, на деревьях созрели фрукты. В честь возвращения Персефоны Деметра учредила элевсинские таинства: обряд посвящения всех желающих в тайны смерти и возрождения.

 

Элевсинские мистерии справлялись ежегодно и были одним из самых популярных обрядов в Греции. Однако про них известно очень мало. Все посвященные были связаны клятвой неразглашения, за нарушение которой грозила смертная казнь. Предполагают, что  перед посвященными разыгрывалась сцена смерти и воскрешения Персефоны. Под действием галлюциногенного напитка, посвященные подвергались различным испытаниям, среди которых была, вероятно, имитация смерти, посещения загробного мира и выход из него. В конце таинств посвященному давали священные колосья пшеницы – как олицетворение новой плодоносящей жизни.

 

Жаль, у нас так мало времени, и мы не заедем в Элевсин. Не посидим ночью на берегу моря, не прикоснемся к тому, что было некогда храмом Деметры. Не прикоснемся к тайнам жизни, смерти и возрождения.

 

Проносятся горы. Проносятся поля. И вдруг появилась табличка «Фермопилы». Это деревня в одну улицу. На правой ее стороне – две бабушки в черном идут куда-то с корзинками. На левой – с десяток дедушек сидят в «кафенио» и обсуждают новости. Все они сразу же пронзительно уставились на нашу машину – «ХТО ТАКИЕ?»

 

Мы так испугались греческих дедушек, что Ваня изо всех сил нажал на газ, и мы вылетели из деревни на полных парусах.  И тут увидели памятник. Он возвышался сразу за деревней, метрах всего-то в пятистах. Рядом примостился музей и парковка.  Мы остановились и вышли наружу.  Ноги одеревенели и затекли. Жара тут же обволокла и придушила, и я быстро поплелась в тень сосны.

 

Иван бодрой походкой двинулся в сторону памятника.

 

Фермопилы – ущелье, бывшее во времена античности столь узким, что в нем с трудом могли разъехаться две телеги.Тогда это был единственный проход в Среднюю Грецию. За тысячелетия характер местности изменился, береговая линия отошла далеко, ущелье раздвинулось и стало больше напоминать широкое поле.

 

Стоял 491 год до нашей эры. Персидский царь Дарий выслал в Элладу гонцов, которые прибывали в греческие города с требованием «земли и воды», а иначе говоря сдачи города. Все сдавались, но только не Афины и Спарта:  Афины в ответ казнили посланцев, а спартанцы предложили персам взять земли и воды, скинув их в колодец. Следствием несговорчивости греков  была знаменитая Марафонская битва, где персы потерпели поражение. Однако это их не остановило: через год сын Дария Ксерк вновь собрал армию и двинулся на Пелопоннес. Греки не успели подготовиться к войне, и Спарта выслала своих воинов к Фермопильскому ущелью, чтобы задержать врага хотя бы на время.

 

Царем Спарты был Леонид. Ему было сорок лет. Он отобрал 300 воинов, уже имевших детей,  и выступил с ними в поход. Его уговаривали взять больше людей, но он ответил: « Чтобы победить – и тысячи мало, чтобы умереть – довольно  и трехсот». Леонид прекрасно понимал свою миссию и знал, что идет на смерть.  На подмогу спартанцам прибыл отряд феспийцев. Однако количество греческих воинов было смехотворно мало по сравнению с тьмой персов.
Ксеркс послал к Леониду послов и потребовал сложить оружие. «Приди и возьми», - ответил Леонид.  Персы двинулись на ущелье. Битва продолжалась два дня, на третий предатель показал персам обходную тропу, и те смогли пробраться в тыл. Греки бились до последнего, и все погибли. Ксеркс самолично осмотрел поле битвы, нашел тело Леонида и насадил его голову на кол.

 

Путь был открыт. Персы двинулись вперед и скоро завоевали большую часть Греции.
Напрасно ли погибли спартанцы?  Стратегически – напрасно и бессмысленно. Идеологически – не только не напрасно, но и просто оправданно и нужно. Их необыкновенное мужество глубоко поразило не только греков, но и самих персов.  Впервые спартанцы выступили не как город-государство, защищающий свои личные интересы, а как эллины – дети Эллады, спасающие целую страну от нашествия чужой, варварской культуры. Они закрыли своими телами дорогу в Грецию не ради самих себя, а ради всех. Они умерли, защищая всех, и теперь эти все просто обязаны были объединиться в одно целое и дать отпор персидской державе.

 

Набравшись духу, я выступила из тени сосны и шагнула прямо в раскаленное пекло. Леонид стоял наверху высокой прямоугольной плиты. Скульптура, сделанная по классическим греческим канонам, изображала идеально прекрасного воина-атлета, обнаженного, в шлеме, с копьем в правой и щитом в левой руке. Лицом он глядел на горы, за спиной у него было море.

 

Лаконизм, простота и величие – вот что удалось передать скульптору. Памятник Леониду абсолютен в своей красоте и строгости. Необыкновенная энергия исходит от этой суровой мужской фигуры – энергия победителя. Не смерть, не трагичность бытия, не быстротечность всего сущего, а безудержная сила жизни и жажда победы – в этой спокойной горделивой позе, высоко поднятой голове.

 

У ног Леонида написано по-гречески два слова: «Молон Лабе» - «Приди и возьми».  Внизу под рельефом, изображающим битву, высечены в камне стихи Симонида Кеосского:

 

Путник, пойди возвести нашим гражданам в Лакедемоне,
Что, их заветы блюдя, здесь мы костьми полегли.

 

Недалеко от Леонида стоит еще один памятник – черный торс  бога любви Эрота - без головы, с одним единственным расправленным во всю ширь крылом. Он посвящен павшим спартанцам и феспийцам. Почему он без головы? – Потому что имена погибших неизвестны. Почему одно крыло оторвано? – Потому что они погибли. Почему одно простерто? – Потому что победили.

 

Иван восторженно побегал вокруг памятника, сфотографировался во всех ракурсах и потребовал заснять видео, на котором он, Иван, изображал спартанского царя Леонида. Приняв горделивую позу на фоне памятника, Ваня простер руку и громко продекламировал в камеру: «Это – Спарта!»

 

Будучи испанцем,  он совсем не замечал, что на улице – 40 градусов жары. Он собирался было заснять (моими руками) еще одно кино, но фигура Леонида вдруг поплыла и растеклась у меня перед глазами, в голове стало мутно, и я срочно побежала в тень сосны. Поняв, что со мной каши не сваришь, Иван отнял у меня камеру и стал носиться вокруг мемориала. До меня долетали его отдельные фразы и комментарии: «вот тут было поле боя», «здесь – могила тех трехста», «а остальных он отпустил».

 

Я решила передохнуть и улеглась посреди тени на спину, раскинула руки и подняла глаза к небу. Вокруг трещали цикады, кузнечики и прочая живность. Сосновые колючки впивались в кожу спины. Абсолютно синее небо было глубоко и бездонно. Я напрягла воображение и представила себя умирающим спартанцем. Наверно, он видел примерно похожий пейзаж. Ну уж небо-то – точно.

 

Фермопилы – значит «горячие ворота». В полукилометре от мемориала – стоит только проехать эвкалиптовую рощу – притаился горячий сероводородный источник, вытекающий прямо из горы. Какой из богов выбил его оттуда трезубцем – история умолчала, но достоверно известно, что здесь побывал сам Геракл. Не только побывал, он здесь умер!
Умер он из-за женщины. Нет, в греческих мифах не существует романтической темы смерти героя ради возлюбленной (это будет позже, в средневековье). В Греции жизнь куда более реалистична и проста. Геракл разлюбил свою жену, и полюбил другую женщину.  Жену он бросил, а на новой возлюбленной собрался жениться. Бывшая решила отомстить. Она выбрала самую красивую тунику, пропитала ее ядом и послала новой жене Геракла в качестве дара. К дару прилагалась записка, в которой говорилось, что туника пропитана любовным зельем. Новая жена срочно надела тунику на Геракла. Яд проник в кожу героя и стал невыносимо жечь. Геракла объял такой жар, что он кинулся в первый попавшийся источник, чтобы охладиться. Этим источником и были Фермопилы. Жар тела Геракла разогрел воду до 40 градусов. Кроме жара, Геракл источал, по- видимому, что-то еще, потому что с тех пор вода провоняла и по сей день пахнет тухлыми яйцами.

 

Эвкалиптовые листья жарко трепетали на ветру. Водопад срывался со скалы, падал на черные склизкие камни и по ним стекал в несколько неглубоких зеленоватых лужиц.  В этих лужицах неторопливо принимали ванну два пожилых эллина. Справа от купален примостился небольшой домик казенного типа, возле которого тяжело работали две тети в белых халатах. Они мирно стояли в тени кипарисов и тихо беседовали о чем-то своем, о девичьем.

 

- Хелло! – сказала я им. Тети приветливо заулыбались в ответ.
– Здесь можно купаться?
- О да! – воскликнула одна из них. Другая молчала и кивала головой, она явно не поняла ни слова.
- А тут есть какой-нибудь душ? – и я вопросительно посмотрела в проем двери казенного домика.
- Нет! – сказала тетя. – Тут ничего нет!
- А зачем же вы тут стоите? - хотела спросить я, но тетя меня опередила:
- Вода – 40 градусов. На улице - ветер. Когда будете вылезать из воды, надо сразу закутаться в полотенце!

 

Тогда мне стало понятно: тети стоят тут неслучайно. Их поставили предупреждать незадачливых путешественников, что, вылезая из воды в 40 градусов на ветер в те же 40 градусов, можно легко простудиться.

 

И я пошла надевать купальник.  Престарелые эллины с интересом глядели на приближение юной блондинки. Залезть в воду оказалось непросто: берег и дно заросли скользкой гнилью, и можно было запросто упасть и вывихнуть ногу. Вода была горячей, как в ванне. Она была жарче воздуха и казалась плотной, шершавой  и при этом мягкой, будто щелочь. Я срочно погрузилась в ванну и поплыла в сторону одного из эллинов (его сотоварищ, между тем, рискуя жизнью, залезал под водопад). Ваня шел по берегу и снимал на камеру мое погружение в мифологию. Эллин вылез из воды по пояс, приблизился ко мне и любезно сообщил, что в воде можно сидеть только «твенти минутс». Над водой был протянут канат, и я срочно уцепилась за него и стала болтаться туда-сюда. Эллин жаждал общения. Он подплыл поближе и стал рассказывать по-английски, что такие ванны невероятно полезны, и особенно здорово залезать в них зимой. Я посмотрела на Ивана: на его лице боролись два чувства: отвращение к воде и жажда новых ощущений, последнее наконец пересилило и он пошел за плавками. Я между тем совсем сопрела и вылезла наружу. Иван осторожно зашел в воду прямо в тапочках и сразу же вцепился в канат. В таком положении я и запечатлела его для потомков.

 

Пожилой эллин, видя наш энтузиазм, посоветовал нам залезть под водопад. Удалось мне это только с третьей попытки. Водопад буквально сбивал с ног, дно было мутным и скользким. Крепко держась за канат, я влезла под мощную струю воды. Меня мгновенно размолотило и расколошматило тысячью водных молоточков, горячие струи обрушились на голову и плечи. Меня переполнило счастье и ощущение полета. Я – часть потока! Я – тоже капля! Я тоже лечу с безумной скоростью и падаю, высекая брызги!

 

Ваня стоял поодаль, балансируя  на мокром камне с камерой в руках. Стараясь перекричать шум воды, он орал: «Чики! Хватит! Вылезай! Это опасно! Не лезь дальше! Там яма! У тебя трусы упали!»

 

Игривый водопад действительно схватил мои трусы и потянул вниз. Я вцепилась в них правой рукой, и, держась левой за канат, стало тихонько выбираться из-под водного разбойника. Оба  эллина вылезли на сушу и одобрительно глядели на мои телодвижения. Иван быстрее схватил меня за руку и вытащил на безопасное место. Лицо его сразу просветлело: наконец-то дурноголовая Чика вылезла из зоны риска, и теперь точно не надо нырять в противную мутную лужу и спасать ее, если она вдруг начнет тонуть.

 

ДЕЛЬФЫ

 

Дорогу в Дельфы я не запомнила. Кругом были горы и буйная зелень растений, вот и все, что осталось в памяти. От фермопильской ванны тело мое размякло и разомлело, и я прикорнула на сиденье машины, закрыла глаза и стала думать о сильных и смелых спартанских воинах. Долго ли, коротко ли, по горным кручам и перевалам,  мы наконец въехали в деревушку. Это и были Дельфы. В деревушке было две улицы, по бокам которых теснились двухэтажные аккуратные домишки, все – гостиницы да таверны. Проехав улицу до середины, мы свернули на другую, в самом конце которой притаилась гостиница «Орфей». Возле открытой двери сидела и дремала старушка в темном платье со спицами в руках. Завидев нас, она поднялась и скупо улыбнулась. Ей было лет семьдесят, ее крестьянское лицо выражало покой и суровость. Мы пошли за ней на рессепшен, где она выдала нам ключи и показала наверх. Паспорт она не взяла, а только махнула рукой и сказала «не надо». Мы кинули чемоданы, пообедали фрикадельками и греческим салатом в таверне «Орион» и вернулись в гостиницу. Прохладные белые простыни пахли чистотой и свежестью. На улице трещали цикады. Желудок вторил им задумчивой песней. Я упала на кровать и заснула.

 

Вечером, когда жара спала, мы решили прогуляться. Спустя примерно полчаса мы могли с закрытыми глазами пересказать по памяти карту местности. Деревушка Дельфы была столь мала, что для полноценной прогулки надо было пройти одну и ту же улицу раз пятьдесят, а, чтобы прогулка была увлекательной – зайти во все подряд таверны и лавки, как-то: магазин  «Золото Геры», пивная «У Аполлона», книжный киоск «Гермес-пресса» и так далее. Чтобы попасть с нижней, главной улицы,  на верхнюю, - надо преодолеть немыслимой крутизны лестницу. На каждом десятом метре подъема стоит обязательная скамеечка – отдохнуть и полюбоваться на виды. На самом верху деревни возвышается церковь Николая Угодника.  Она совсем новая и чистая, с массивными широкими куполами, с кладкой в византийском стиле.  Стоит она посреди небольшой прелестной площади с развесистыми деревьями и обязательными скамеечками. По вечерам здесь играют местные дети, и приходят туристы с телефонами и ноут-буками:  ловить вай-фай.  А чуть пониже  - еще одна площадка. Кроме скамеечек на ней – два памятника. Первый -  темная обнаженная женская фигурка Пифии -  прорицательницы божественной воли Аполлона. Второй– высокий и тонкий, устремившийся в небо треножник.

 

А где же настоящие, исторические Дельфы? Так сразу их и не найдешь. А  надо всего-то спуститься вниз на километр по той самой единственной центральной улице:  и вот вы уже у входа в исторический комплекс. Увидеть его невооруженным взглядом невозможно: исторические Дельфы спрятаны за толщей кипарисов и эвкалиптов на высоких уступах горы Парнас, и, чтобы их обнаружить, нужно, карабкаясь,  преодолеть пару каменных выступов и площадок.

 

Исторические Дельфы образовались в доисторические времена, когда земля только-только сформировалась из примитивного хаоса.  Случилось это так:  богу Кроносу было предсказано, что властвовать миром ему придется недолго: один из сыновей лишит его трона. Чтобы избежать этой участи, Кронос стал проглатывать своих детей, едва они рождались. Его жене Рее совсем не понравился такой подход к делу, и она обманула его, завернув в пеленки камень вместо новорожденного младенца Зевса. Кронос  был примитивным богом и не заметил подмены.

 

Когда Зевс вырос, он поспешил исполнить пророчество и убил родного отца, принудив его сначала выплюнуть всех проглоченных им детей. Вместе с детьми Кронос выплюнул и тот самый камень, который упал из его глотки вниз на землю – прямо туда, где сейчас находятся Дельфы. Камень этот стал называться омфалом или пупом земли, и лежит он в Дельфах с тех самых пор.

 

А Зевс между тем взял власть в свои руки. Как-то раз он решил узнать, где же находится центр земли и выпустил на волю двух голубок.  Те разлетелись в стороны, облетели землю и снова вернулись в Дельфы. Так Дельфы стали центром мира, а священный камень «омфал» - точкой отсчета всех координат, чем-то вроде нашего нулевого километра. Казалось бы, на этом история Дельф могла вполне замереть в своем развитии, однако случилось иначе.
Как-то раз, прогуливаясь по Олимпу, Зевс заприметил прекрасную богиню Лето, срывающую цветы. Всемогущим богом овладела страсть, да и  Лето тоже питала к богу приязнь, поэтому скоро зачала от него двух детей.  Ревнивая Гера прознала про измену мужа и решила извести Лето. Она наслала на нее змею Пифона, которая преследовала несчастную по всей земле, пока остров Делос не приютил богиню в самый момент родов. Держась за оливу, Лето родила двух близнецов – Артемиду и Аполлона.  Аполлон вырос за несколько дней и решил отомстить за мать. Он выпустил несколько смертоносных стрел в Пифона и кинулся вслед за умирающей змеей, которая поспешила укрыться в Дельфах, однако Аполлон настигнул чудовище и убил. Мать Пифона – богиня-земля Гея – потребовала у Зевса возмездия за убитое детище, и тогда Зевс велел Аполлону с честью похоронить змею и учредить в ее память траурные игры. Что и было сделано: отныне в Дельфах раз в четыре года стали проводиться игры-соревнования, которые назвали Пифийскими: на них состязались в пении под кифару,  гонках на колесницах, верховой езде и беге. А там, где Аполлон убил змею, воссела Пифия – прорицательница, говорящая голосом бога.

 

Аполлон же навсегда поселился в Дельфах. Первый храм в его честь был нерукотворным: Пифия созвала пчел и птиц, сказав: «Пчелы, несите мне воск, птицы, несите мне перья», и те прилетели с материалом, из которого слепили святилище прямо на могиле Пифона. (Потом оно было перестроено).

 

Аполлон был невероятно красив. Однако в любви ему не везло. Его неудачные любовные приключения широко известны образованному миру. Например, история с нимфой Дафной, за которой влюбленный бог бежал через весь лес, умоляя о любви. Но та питала к нему такое отвращение, что от ужаса превратилась в лавровое дерево.  Аполлон долго плакал, припав к лавру и обнимая его, потом набрал с него веток и листьев и сделал венок. Этим венком стали награждать победителей соревнований.  Похожая история произошла с нимфой Касталией – она превратилась в источник воды, бьющий из скалы Парнаса.  Аполлон поплакал над источником и решил, что отныне кастальский ключ будет давать вдохновение всем, испившим из него.

 

Аполлон – бог света, музыки, поэзии, вдохновения и пророчества. Последним даром он награждал особо приглянувшихся ему девушек, благодаря  чему в Дельфах никогда не переводились пифии.  Пифия сидела внутри храма на треножнике и дышала испарениями, исходящими из могилы Пифона, которые одурманивали ее настолько, что девушка начинала предрекать будущее.

 

По эллинскому миру понеслись слухи, что в Дельфах сидит сам Аполлон, говорящий о будущем всякому, кто пожелает. Скоро сюда начали прибывать желающие узнать о судьбе. К VII - VI векам до н.э.Дельфы стали играть роль общегреческого святилища. Дельфийский оракул стал принимать решения в политической и религиозной сферах. Во время Пифийских игр устраивалось общегреческое перемирие, и все желающие поучаствовать в соревнованиях и поговорить с оракулом приезжали сюда с многочисленными дарами. Богатство Дельф росло не по дням, а по часам. Росло и восприятие города как центра духовного мира.

 

И вот мы стоим у входа в археологический комплекс, у самого подножия горы Парнас. Огромные кипарисы устремили в небо свои острые пики. Эвкалипты слегка шуршат на ветру, сверкают серебряными листьями. Тропинка извивается, ведет куда-то между зарослями буйной зелени. Мы идем по ней все выше и выше и вдруг оказываемся на огромной ровной площадке. Она вся завалена древними камнями, тут и там торчат из земли беломраморные колонны. Несколько прямоугольных каменных фундаментов указывают на то, что когда-то тут было здание. Но что за здание? Никаких табличек, никаких разъяснений. Ветер гуляет по древним камням, качает заросли серебряной полыни. Перед глазами простирается гигантская зеленая ширь, бездонная пропасть. Даже и птицы в ней не парят. Горы замыкают нас со всех сторон: сине-фиолетовые, волшебные, магические. Красное солнце уже выплыло на небо и начинает припекать. Мы пока одни, толпы туристов остались внизу, поджидают экскурсовода. Я поднимаю голову: все выше и выше карабкаются  древние храмы вверх по горе, все круче забирается тропинка.

 

Вот перед нами маленький белый храмик. Возле него – о чудо! – стоит табличка. «Сокровищница» - написано на ней. Позднее я прочитала, что это одна из уцелевших сокровищниц, которых в Дельфах было предостаточно. Все они были набиты золотом, драгоценностями и различными дарами, приносимыми Аполлону. К концу пятого века Дельфы действительно превратились в пуп земли – скорее финансовый и политический, нежели религиозееный.

 

На следующей террасе возвышается храм. Точнее – его уцелевшие шесть колонн. Но воображение дорисовывает остальное.  Это вполне обычный классический греческий храм, однако его месторасположение завораживает.  Как и Парфенон, он так же напоминает прекрасную белую птицу, парящую среди сине-зеленой бездны. Я встаю около храма и раскидываю руки в стороны. Пространство охватывает меня со всех сторон, затягивает внутрь себя и одновременно заполняет. Кругом меня – широта, даль и глубина.

 

Широта пропасти. Даль горизонта. Глубина – сразу и пропасти, и неба. Да самого неба вроде как и нет. Оно – всего лишь еще одна терраса, один ярус на пути к богам.

 

Это – храм Аполлона. Тот самый, что когда-то был выстроен из перьев и воска. Воздвигнутый на месте священной расселины, на месте могилы Пифона. А вот и Омфал  – яйцеобразный гладкообтесанный камень, словно забытый посреди земли.  Здесь, на свежем воздухе, поставили бетонную копию, а оригинал стоит в музее – он выглядит куда более древним, нежели его двойник, и вовсе не гладкообтесан, а обвит причудливым узором, словно на него наброшена сетка с морскими узлами.

 

Здесь и происходило таинство пророчества. Сюда стекались жаждущие узнать свое будущие и все, кто пытался найти причину своих бедствий.

 

А мы карабкаемся дальше по склону Парнаса, мимо кипарисов-исполинов. Снова площадка. Снова вид, еще дальше, еще шире. Внизу – храм Аполлона, а у самых ног – театр, каскад его ступенек стекает к самому подножию храма. Ступеньки поросли травой, по камням ползают зеленые ящерки, прыгают кузнечики.

 

По упорядоченности ступенек, по закругленности форм театр напоминает мне музыкальный инструмент – лиру или орган. В воздухе звучит невидимая музыка. Слышу ее, конечно, только я, да еще, пожалуй, вот тот длинноволосый юноша с рюкзаком и в тапочках из Декатлона. Он сидит на самом верхнем ярусе театра, прикрыл глаза и замер в позе лотоса. Как мне хочется сесть рядом с ним и ощутить потоки вдохновения, излучаемые Парнасом!

 

Но во мне бьется и пульсирует кровь жителя мегаполиса. Бежать! Дальше, выше, быстрее! Иван уже давно наверху, впился в мобильный телефон и пытается через GPS определить наше местонахождение. Ну, если Парнас не излучает вдохновение, то точно излучает вай-фай.

 

На самом верхнем ярусе, в просторной сосновой роще находится стадион. Здесь и проводились пифийские игры. Стадион совсем невелик, метров 500, не больше. Сохранились трибуны и место, где заседали судьи. Пятый век до нашей эры! То есть 25 веков назад здесь бегали быстрые прекрасные юноши, побеждали в соревнованиях и получали в награду лавровые венки. А в честь главного победителя делали статую.

 

Мы совсем одни наверху. Зеленая чаща смыкает мохнатые лапы у нас над головами. Повсюду – лес. Вон там, под деревьями, сидит на стульчике смотритель музея. Точнее – толстая усатая тетка. Она тихо посапывает в такт стрекота цикад. Хочу на ее место! Сколько она, интересно, зарабатывает?

 

А загадаю-ка я желание. В следующий раз хочу, чтобы меня пустили сюда ночью. Я проберусь с фонариком к храму Аполлона, постелю на землю коврик и буду глядеть на черное небо и млечный путь. Аполлон, ты слышишь меня?

 

Вечером зажигаются звезды. Мы снова съели греческий салат с мясными фрикадельками  и, тихо икая, бредем по дороге к гостинице «Орфей».  Я вытаскиваю из шкафа одеяло, заворачиваюсь в него и ложусь на балкончик. Подо мной далекая синяя пропасть, края гор, которые заливает лунный свет. Я все смотрю и смотрю на этот прекрасный уютный мир. Иван же давно уснул (разумеется, на кровати). А мне тихонько стучатся в голову строчки Сапфо:

 

Уж месяц зашел. Плеяды
Зашли… И настала полночь.
И час миновал урочный..
Одной мне уснуть на ложе!

 

И еще - Платона:

 

Смотришь на звезды, Звезда ты моя! О если бы был я
Небом, чтоб мог на тебя множеством глаз я смотреть.

 

О Дельфы, Дельфы! Я больше ничего не буду о вас рассказывать! Словно с рассказом растеряется вся эта звенящая тишина, весь аромат растений, словно в словах изойдет дивный горный воздух...Я не хочу ни с кем делиться вами, Дельфы. Отныне и навсегда будут приходить ко мне во сне эти темные провалы и лощины, и красное солнце, садящееся за край горы, и зеленые заросли олив и кипарисов, и синее, переходящее в сиреневое, а потом в черное  - небо. Ветер, трепещущий в волосах. Горы, растущие из земли до самого неба. Их края, дальше, ближе, кривые и плавные, перетекающие один в другой, уплывающие за горизонт, утопающие в далеком море. Эта бескрайняя, величественная пропасть прямо под нашим балконом. Огоньки звезд в бархатном уютном небе. Ящерицы на белой отвесной стене. Тепло и радость, и дивный, почти божественный свет. Все, что казалось невозможным, свершилось. Все, о чем я мечтала – сбылось. Прошлое, настоящее и будущее встретились посреди одной точки мира, как две голубки, выпущенные Зевсом в разные стороны. Они разлетелись, но, облетев Землю, снова оказались  в Дельфах.  К чему и зачем мне теперь куда-то идти, если я, наконец, пришла? Я останусь здесь навсегда. С компьютером на столе и записной книжкой в кармане. Отсюда я и буду писать свои истории и рассказы.

 

ОЛИМПИЯ

 

В городе Олимпии две улицы. Одна центральная, другая боковая. А центральную и боковую соединяют перпендикулярно стометровые отрезки асфальта.  На улицах двухэтажные домишки – все гостиницы. Огромные платаны бросают густую тень на уютные кафешки. Усатые дедули в тренировочных штанах сидят, как приклеенные, на пластиковых стульях возле сувенирных лавок.  Наша гостиница называется «Кронио», и стоит она на боковой улице. Парковка у нее – дворик, заросший апельсиновыми деревьями и бурьяном, и, если бы не большая буква «П» с указателем в густую зеленую чащобу, мы бы не сразу поняли, что нам – сюда.

 

На рессепшене сидит непонятное существо – оно робко поднимается нам навстречу. При ближайшем рассмотрении существо оказалось еще одной тихой женской тенью без лица и голоса,  которое с робкой улыбкой сообщила, что она «доунт спик инглиш». Потом она порылась в бумагах, повздыхала, покачала головой и кому-то позвонила. В трубке раздался энергичный мужской голос. Существо обрадовалось и закивало, затем перевело глаза на нас и спросило:

 

- Букинг? 
- Букинг!  - сказала я.

 

Женщина вспорхнула со своего места, прихватила пару ключей и показала нам сразу пять комнат – выбирай любую. «Короче, в отеле мы одни», - буркнул Иван.

 

В номере тихо и просторно. С балкончика видна была вся улочка, зелень апельсиновых деревьев и кусочек церковной площади.  Я тихо вздохнула.  Меня не покидало ощущение того, что Земля и в самом деле плоская и кончается где-то на краю Олимпии, стоит лишь пройти насквозь главную улицу...

 

На рессепшене нас поджидал Панайотис. Так звали хозяина заведения. Это был молодой и румяный, плотносбитый эллин с голубыми глазами и светлыми волосами. Он по-детски улыбался и взмахивал большими руками.  Бесплотное существо исчезло – не ее месте восседала старушка в черном. По всей видимости, это была мама Панайотиса. «В Олимпии вы увидите много интересного!» - воскликнул он громко. – «Тут чего только нет! И горы! И море! И еда! И, конечно же, достопримечательности!»  Он полез за картой и наметил нам маршрут на десять лет вперед. По Панайотису выходило, что за оставшиеся до ночи пять часов мы должны были пообедать, пополдничать, поужинать, съездить на море и посетить некое волшебное кафе на высокой горе, куда он сам нас отвезет. «Начнем с пляжа!» - сказала я.

 

И мы поехали на пляж. По карте он был совсем рядом, но навигатор вырубился, а таблички в деревнях и на развилках были неясны и сбивчивы. Кругом простиралась бескрайняя зеленая низина, вся в камышах и осоке. Казалось, она никогда не кончится. Этот пейзаж напомнил мне зону испанского Леванта, где от моря до гор точно так же тянется заросшая тростником болотистая плоскость. Вспомнились мне и московские болота с комарами. Мы проплутали чуть не час, и я решила выйти из машины и пообщаться с местным населением. «Плиз, веариз зе бич Кайафас?» - спросила я у суровой девушки за прилавком магазинчика. Она уставилась на меня непонимающим взглядом. Ага, вот мы и попали к настоящим аборигенам. Английского тут не понимают. «Кайафас», - сказала я снова. Девушка подняла бровь и кивнула. «Хто. Похто. Парапихто.» - сказала она твердо. Теперь уже я уставилась на нее стеклянным взором. Тогда она взяла бумажку с ручкой и нарисовала перекресток, а на нем стрелочки. «Похто», - повторила она, показывая направо. «Пихто»,  - и показала налево.
Обветшалый столбик был воткнут посреди помойки и торчал из нее, как пугало. На нем была облезлая табличка «Кайафас». Самого моря не было видно, оно скрывалось за высокими дюнами. На дюнах росли сосны.

 

Мы припарковались. Кругом не было ни души. Ни человека, ни птицы. Перешагнув полозья ржавой железной дороги, мы пошли по золотым дюнам, утопая в песке. С вершины дюны нам открылось Ионическое море. Бескрайний и огромный многокилометровый пляж утекал за горизонт, сливался с береговой линией. Из песка торчала сухая трава, зеленые стрелки осоки. Над морем в несколько рядов  громоздились разноцветные тучи. Цвет воды переливался бирюзовым, серебряным и лиловым.

 

На пляже не было никого. И ничего. Под «ничего» я подразумеваю отсутствие лежаков, зонтиков, вышек со спасателями, медпункта, рыбацких домиков и лодок. Нет, пляж Кайафас был девственно чист. Можно было идти по нему влево или вправо до бесконечности. Мы пошли влево. Море волновалось, выкидывало теплые языки и пыталось схватить за ногу. Мы прошли около трех километров, а пейзаж так и не изменился. Мы были совершенно, абсолютно, полностью одни.

 

На небе между тем Зевс снова ссорился с Герой. Тучи стали еще чернее, и каждую минуту из них выскакивала молния и ударялась в темную воду. Солнце исчезло, стали падать первые капли.

 

Назад мы бежали. Дождь обрушился как из ведра. Он был сильным и теплым. Ноги увязали в глубоком песке, и бежать было тяжело. Иван отчего-то развеселился и изо всех сил хохотал, оглядываясь на меня...

 

Вечером мы прогулялись по главной улице Олимпии. Зашли во все подряд одинаковые сувенирные лавки. Познакомились с парой толстых кошек. Купили кулек со сладостями  и пошли искать скамеечку. Она была, как всегда, около церкви. В плоской и равнинной Олимпии нет гор,  пропастей и горизонта. Мы жевали сладкую пахлаву и глядели на соседний дом  да на проезжающие мимо мотоциклы.

 

Утром мы бодрой пробежкой направились к археологическому комплексу. Он спрятан в зеленой влажной чаще. Все, что не растащили римляне и не разрушили христиане, доделала вода: от постоянных разливов рек Алфей и Кладеон беломраморный город зарос илом и скрылся под землей. Раскопали его сравнительно недавно, и раскапывают до сих пор.  Теперь это – огромная плоская территория с аккуратными прямоугольными фундаментами бывших некогда построек. Первоначально, в эпоху неолита, здесь находилось святилище матери-земли Геи. Потом Гею стали отождествлять с Герой (еще одной богиней плодородия), потом пришли новые племена и принесли с собой мужских богов. Геру, однако, не устранили, а просто «поженили» с Зевсом, построив два храма в честь обоих.

 

Кто первым изобрел олимпийские игры – неизвестно. Скорее всего, как и в Дельфах, они возникли как ритуальные состязания в честь погибшего мифического тотемного предка.  К шестому-пятому векам до н.э. олимпийские игры приобрели значение национального масштаба. К моменту их проведения прекращались войны, и объявлялось перемирие. В Олимпию стекались спортсмены со всего греческого мира.

 

Мы остановились около круглой постройки с колоннами. Она восстановлена в том виде, в каком его оставил Александр Македонский. Подумать только, тут стоял сам великий завоеватель. Бывал тут и его отец, одноглазый Филипп Македонский.

 

А вот и храм Геры. Величественное белоколонное здание – вернее, его остатки. Около храма – площадка. Тут-то и зажигают олимпийский огонь, здесь открываются олимпийские игры. Рядом шелестит олива  размером с огромный дуб.

 

Храм Зевса стоит поодаль. Мощный постамент и объемные колонны: большинство из них хаотически валяются на земле. Это постарались христиане:  император Феодосий велел разрушить все языческие храмы, и богатое украшение храма было растащено на куски.
Мы прошли помещения, в которых жили атлеты. Полюбовались на богатые виллы с бассейном и рыбками в нем – тут останавливались гости, прибывшие на соревнования. Побывали на вилле Нерона – он разобрал пару храмов, из которых и построил себе жилище прямо рядом со стадионом. О, да...  Везде только остовы да скелеты, нет ни рыбок, ни богатых вилл – это мое воображение рисует картину некогда великолепной Олимпии.

 

И наконец мы выходим на стадион. От него осталось само поле, да трибуны, поросшие травой. Я стартую у входа и бегу изо всех сил, изображая из себя атлета. Несколько стеснительных туристов видят мой энтузиазм и присоединяются к пробежке (сами они, конечно, не могли отважиться на такое).

 

В  Музее собрана великолепная коллекция с места раскопок. Здесь, как и в других музеях Греции, хотелось бы провести неделю. Но даже за час можно увидеть много интересного. Статуи, украшения, золотые монеты. Кажется, ты раскопал древний клад и с удивлением глядишь на фигурки и статуэтки неизвестного назначения. Тысячи крохотных бронзовых лошадок – зачем они? Это – приношения богам. Такие же тысячи крохотных игрушечных амфор. Вот шлем с посвятительной надписью – «Мильтиад -  Зевсу». Этот шлем глубоко меня взволновал, ведь он прошел Марафонскую битву!  С  кем рубился плечом к плечу этот смелый стратег? Скольких убил? Какие битвы прошел? Этот шлем мог бы столько рассказать... Но предметы не умеют разговаривать. Они безмолвны и загадочны как сфинксы.
В темной зале один-одинешенек стоит Гермес с младенцем Дионисом на руках.  Так вот ты где!  Благодаря тебе я много лет назад получила «зачет» на истории искусств. Я до сих пор помню, как преподаватель показывал слайды со статуями, которые мы должны были «опознать». Разумеется, я не помнила ни персонажей, ни их авторов, но отчего-то сразу узнала эту статую Праксителя. Я не могу сказать, что она мне нравится. Слишком идеален прекрасный юноша Гермес, слишком схематичен младенец. Пракситель считается одним из величайших скульпторов, непревзойденным мастером пластики тела.  Физическая красота, безмятежность, мягкость и нежность – вот, пожалуй, подходящие слова к его творчеству. Сами греки считали «Гермеса» вполне средним произведением, были куда более знамениты его другие скульптуры, теперь утерянные. Одна из его известнейших статуй – Афродита Книдская – впервые полностью обнаженная женская фигура -  считалась идеалом женской красоты. Афродита не сохранилась, остались многочисленные копии, по всей видимости, совершенно не соответствующие оригиналу.

 

Думала ли я тогда, на том далеком и почти забытом экзамене, что однажды встречусь с Гермесом лицом к лицу, просто так, войдя в темную залу, подсвеченную огоньками, и вдруг увижу его, совсем того не ожидая? Воистину, много странных сюрпризов приносит судьба. А может быть, именно та встреча и предопределила встречу эту? Может быть, события, которым не придаешь значения, навсегда роняют в твою душу невидимые семена, прорастающие потом, много лет спустя?

 

Суждено ли нам встретиться снова? И если да, то при каких обстоятельствах?

 

Вокруг Гермеса ходила девушка фотограф и бесконечно щелкала фотоаппаратом. Я тоже сфотографировала своего «спасителя» и пошла восвояси.

 

Панайотис поджидал нас у рессепшена.

 

- Как дела? – закричал он, едва завидев нас. – Какие на сегодня планы?
- Поедем снова на Кайафас.
- А где будете обедать?
- Не знаем.

 

Глаза Панайотиса загорелись. Он стремительно вытащил карту Греции и ткнул ее нам в нос.

 

-Вот!  Великолепное место для обеда! Там едим только мы, греки! Это рыбацкая деревня на берегу моря. Рыбу ловят и сразу жарят при тебе. Вы никогда и нигде не увидите ничего подобного. И пляж там нормальный, оборудованный. Поедете той же дорогой, что в Кайафас. Но не останавливайтесь, езжайте дальше. Проедете деревню Захаро, увидите табличку на Каковатос. Вам туда!

 

Панайотис учащенно дышал, словно пересказывал фильм «Челюсти» или «Пираньи». Его темноодетая мама мирно посапывала в кресле перед телевизором. В гостинице Кронио мы были единственными постояльцами, и я вполне сочувствовала бедняге – общительным людям тяжело долго жить без общества. Если бы не необходимость сидеть на рессепшене, он бросил бы все и повез нас в Каковатос самолично.

 

И мы поехали в Каковатос. Деревушка примостилась прямо на берегу моря. В рыбных тавернах, на огромных террасах под сенью гигантских платанов как обычно «тяжело работали» греческие мужчины. Они сидели на стульчиках и дремали, ожидая посетителей. Мы уселись за первый же столик первой же таверны. К нам подошел щупленький старичок.  Он тихо посмеивался и подмигивал левым глазом.

 

- Фиш? – спросил он.
- Фиш! – кивнули мы.

 

Тогда дедуля спросил что-то по-гречески. Мы помотали головой, на что старичок еще сильнее захихикал и ушел за меню на английском. В меню было написано ясно – рыба берется на вес и жарится на решетке. Минимум – один килограмм.

 

- Уан кило! – сказала я, не долго думая. Старикан кивнул и поманил нас пальцем. Мы последовали за ним, прошли насквозь всю таверну и оказались во внутреннем помещении, где в большом холодильнике хранилась рыба. Мы наугад потыкали в разных рыбешек, и дед взвесил нам килограмм. Этот килограмм был отправлен на гриль, а мы уселись на наше место в ожидании трапезы. В дальнем углу таверны пять женщин сидели за столиком и монотонно чистили рыбу.

 

К рыбе подали соус: оливковое масло и лимон. Лимон надо было выдавить в масло и перемешать. Рыба была просто поджарена на решетке. Мы полили ее оливково-лимонной смесью и принялись есть прямо руками. Вдали простирался оборудованный пляж Каковатоса. Из оборудования на нем имелась одна разбитая рыбацкая лодка и один пластиковый стул, воткнутый в песок. Рыба была свежа, вкусна и божественна. Она таяла во рту, и после стольких дней диеты на греческом салате мы снова чувствовали себя любимцами богов.

 

Наевшись до отвалу, я потребовала десерт. Дедуля очень развеселился и посмотрел на меня как на идиотку. «Айс-крим?» - спросил он участливо. «Яурти ке мели!» - продемонстрировала я свои знания греческого. Старичок совсем воссиял от радости. Он подмигнул, покачал головой в разные стороны и исчез. «По-моему он поддатый», - предположил Иван. Старик снова появился с двумя тарелками в руках. В тарелки он шлепнул по огромному половнику йогурта и такому же половнику меда. «Он налил нам из своей домашней бадьи» - сказал Иван. О да! Это был первый и последний мой настоящий греческий йогурт в Греции. Панайотис был прав: в этом месте действительно ели греки. И греки, судя по всему, не едят столь принятый в Испании десерт. Его не было и в меню. Я запустила ложку в йогурт. Он был тем самым, про который я читала на туристических форумах, о котором захлебывались слюнями русские путешественники. Кремообразный, нежный и плотный, напоминающий сметану, но не сметана, тающий во рту, ах-ах-ах!!! Если бы такой йогурт давали в Греции везде, я вполне прожила бы на нем всю неделю. Старичок действительно налил его из своей бадьи: в счете йогурта не оказалось.

 

Разморенные от еды и жары, мы плюхнулись на песок недалеко от таверны. Солнце жарило беспощадно. На пляже не было ни зонтиков, ни тентов, ни лежаков. Пластмассовый стул был занят эллинкой преклонных лет. Она распласталась на нем как оладья, засучила брюки, а ноги опустила в волны. Кое-где сновали старички-рыбаки, а мужчины в тавернах все так же созерцали горизонт со своих насиженных мест.

 

- Давай принесем дар Посейдону! – сказала я. И построила из песка храм из восьми дорических колонн. В середину храма мы закопали десять испанских евро-центов с изображением Дон Кихота. Посейдон усмехнулся сверкающими бровями, выкинул язык и слизнул наше приношение.

 

ЭПИДАВР

 

Последним отрезком пути был маршрут Олимпия – Эпидавр. В Эпидавре я забронировала апартаменты  «Эллени», в которых предполагалось прожить оставшиеся два дня и сделать несколько вылазок – в Микены,  Тиринф, и, конечно же, сам Эпидавр с его удивительным театром. Позавтракав водянистым йогуртом, переваренным яйцом и «агвой-пис», мы готовы уже были отчалить навсегда из милого отеля «Кронио», однако нас заприметил Панайотис и поинтересовался, куда мы держим путь. Услышав про Эпидавр, он усиленно закивал головой, заулыбался и полез за картой.

 

- В Эпидавр есть две дороги, – сказал он с горящими глазами. – Одна – нормальная, - он сделал скучное лицо. -  Вторая – одни кривые повороты, - и он испытующе посмотрел на Ивана.  -  Это супер!  Рекомендую. Виды – потрясающие. Обязательно посетите монастырь Мони Продромо. До него ехать всего ничего: доберетесь до деревни Стемница, оттуда еще десять километров до указателя на монастырь, а потом сразу вниз, еще километров восемь. Там остановите машину и пойдете пешком, еще километр, сквозь дикий лес, пока наконец не найдете монастырь. Поверьте мне, это – что-то! Когда враги пытались уничтожить нашу веру, люди прятались в недоступных горах, там никто не мог их достать!  Там несколько монастырей, они гнездятся на скалах! –Панайотис едва  не захлебнулся от восторга.  
Видя, что мы задумчиво глядим на извилистую кривую альтернативной дороги, он понял, что мы все еще (почему-то!) сомневаемся. Тогда он взял лист бумаги и сказал: «Чтобы вы не потерялись, я запишу вам названия деревень и монастыря».  И по пунктам обозначил вехи нашей предполагаемой  экскурсии и даже обвел желтым маркером дорогу со всеми нужными на ней ответвлениями. На прощание он пожал нам руки и пожелал счастливого пути.

 

Выруливая на местную «магистраль», мы размышляли вслух, какое же направление выбрать. Однако судьба решила за нас: выезд на главную дорогу был перекрыт красными треугольничками без объяснения причин. Пришлось ехать по кривой, именно туда, куда нас направил Панайотис. Что ж, виды из окошка машины открывались действительно любопытные. Бесконечная зеленая чаща сверкала и переливалась на солнце. Оливы и сосны, южный орешник, огромные эвкалипты, гигантский тростник  и высочайшие стройные кипарисы покрывали горы, долины, каменные уступы и речные ложбины. Дорога петляла и извивалась, и каждый поворот открывал новые виды, новые деревеньки с церквушками, с тавернами в один столик и два стула, с обязательными старичками, сидящими у порога, глядящих на дорогу. Количество смотровых площадок в Греции немыслимо. Каждые пятьсот метров у дороги стоит скамеечка или просто обыкновенный пластмассовый стул. Ты можешь запросто остановиться и сесть на этот бесхозный стул, на самом краю скалы и часами смотреть на безумную пропасть под твоими ногами, размышляя о том, сколько минут будет лететь камешек до самого низа. Где-то я читала, что старики приходят на эти скамеечки по вечерам и смотрят на закат. Эххх...

 

Мы так загляделись на прекрасные виды, что едва не врезались в греческую бабушку. Она спряталась за самым поворотом с подносом инжира. Завидев машину, бабушка поднялась со стульчика и воздела поднос к небу. На секунду мы подумали, что женщина вышла помолиться и вздымает руки, призывая господа-бога спуститься и внять ее деревенским нуждам. Но затем мы разглядели огромные спелые фиги и поняли, что призыв обращен непосредственно к нам. Фиг нам не хотелось, и мы проехали мимо. Старушка послала нам пронзительный взгляд и вернулась в исходную позицию.

 

У следующей деревни история повторилась – только уже не старушка, а крепкий молодой эллин воздел руки к небу и потрясал веником какой-то травы –  то ли розмарина, то ли кориандра. Мы так же оставили его без внимания и продолжили путь.

 

Миновав с десяток деревень, прилепившихся к скалам как ласточкины гнезда, мы наконец увидели табличку «Мони Продромо». Стрелочка указывала на козью тропу, пропадающую среди скал, до середины заваленную камнями. Наша маленькая машинка, должно быть, материлась на своем машинном языке, когда мы пустили ее почти под откос. Ее тоненькие шины дрожали и отчаянно цеплялись за каждую ложбинку на дороге. Внизу была жуткая пропасть.  Повсюду валялись камни от обвалов, земля была в ямах и ухабах. Я закрыла глаза и думала, кому молиться:  античным богам или православным святым? Наверно, последним, монастырь-то христианский... Ммм...  дай бог памяти... Хм, не знаю не одного!  Святой Николай? Святая Варвара? Спасите и сохраните!  Иван матерился вслух, охал и ахал и громко пророчил проколы сразу всех шин.

 

Восемь километров показались вечностью. И только когда козья тропинка измучила нас вконец и довела до тошноты, нам соизволила открыться часовенка. Она возникла ниоткуда, посреди маленькой круглой площадки, за поворотом.  Далее путь обрывался.

 

- А вот и монастырь! – Иван едва не заплакал от разочарования.
- Это часовня! Разве не видишь?

 

За часовенкой начиналась еще одна дорожка. У ее начала стояла  табличка со стрелочкой «Мони Продрому», которая указывала куда-то в чащу.  Дорожка была вырублена в скале и пропадала в зеленых джунглях.

 

Шли мы долго и почти отчаялись дойти до места назначения. И, когда силы были уже на исходе, джунгли неожиданно расступились. Я подняла глаза вверх и оцепенела. «Вот это дааааааа!» - заорала я ковыляющему сзади Ивану.

 

Над головой у меня, высоко-высоко на отвесной скале были прилеплены деревянные домишки с балкончиками. На секунду мне показалось, что я где-то в Тибете или Непале, потому что увиденное никак не совпадало с моими представлениями о монастыре. Оказывается, монахи поселились в пещерах, а потом пристроили к ним балкончики. Мы долго стояли в немом изумлении, задрав головы вверх и раскрыв рты. Кругом была бесконечная тишина. Пахло соснами, кипарисами, неизвестными травами. Когда первый шок прошел, мы решили посетить святое место изнутри. У входа была объяснительная табличка для непосвященных в тайны монастырских правил, а именно: женщины в брюках, а мужчины – в шортах не допускаются. Мы с Иваном переглянулись. На нас было и то и другое.  Рядом с табличкой висели юбочки и брючки для желающих переодеться. Одежда была немысленных размеров, и мне пришлось обмотать вокруг себя юбку три раза. Иван брезгливо поморщился, двумя пальцами перебрал несколько грязных брюк, висящих на крючках и категорическим тоном сообщил, что надевать «это» не будет и дальше не пойдет.

 

Набравшись смелости, я вступила на территорию пещерного монастыря и прошла пару метров, придерживая юбку. Она периодически норовила упасть вниз, запутаться в ногах и спровоцировать  несчастный случай.  Белые крашенные известью ступени вели наверх. Из вырубленных в камне ниш на меня глядели лики Христа и Богородицы. Я поднялась по ступенькам и оказалась в небольшом «холле», он был весь увешан иконами наподобие иконостаса. В глубине дальней комнаты слышались голоса и виднелись люди, по всей вероятности монахи.  Знакомиться с ними мне не захотелось. Во-первых, с меня спадала юбка. Во-вторых, на мне был надет ярко розовый топик, и я подумала, что могу своим видом смутить христианские души. И я быстро побежала назад, пока меня не заметили.

 

По дороге к Эпидавру мы проехали Микены, Нафплио, Тиринф, театр Эпидавра, и тут навигатор вырубился. Пришлось ехать по старинке, глядя в карту, подаренную нам заботливым Панайотисом. По карте выходило, что Эпидавров несколько. Один назывался Неа-Эпидавро. Второй – Палайа Эпидавро. Третий - Архайо Эпидавро. Кроме того, в деревне Асклепио стоял указатель на театр Эпидавра, а карта показывала, что такой же театр Эпидавра находится в деревне Эпидаврос. Мой мозг закипел. Если верить адресу гостиницы, ехать надо было в Палайа Эпидавро. Словно угадывая мои мысли, дорога показала нам очередную табличку: «П. Эпидавро». Очень хорошо. Но вот только один вопрос: П. Эпидавро – это и есть Палайо Эпидавро? А то может, это какой-нибудь еще один, ну, например, Папагайо Эпидавро? Но думать было некогда, и мы свернули.

 

Пару километров по очередному серпантину, и вот за горой забрезжил свет. Внизу простиралась зеленая роща, а еще дальше, за рощей – синее море. Стрелочка на П. Эпидавро между тем пропала. Вместо нее возникла стрелочка А. Эпидавро.
Иван посинел от усталости. Вцепившись обоими обеими руками в руль, он глядел в пустоту и ехал явно куда глаза глядят.   Я прилипла к карте Панайотиса и со скоростью света начала считывать с нее все возможные Эпидавры. Палайо Эпидавро. Архайо Эпидавро. Эпидавро. Асклепио-Эпидавро. Театро Эпидавро. АААААААААААААА!!!

 

И тут пространство осветилось ярким светом. Все засверкало и заблистало, деревья зашумели, и среди белого дня с неба посыпались звезды. Прямо перед нами на землю слетела богиня Афина. Мы сразу ее узнали: она была в полном боевом облачении, в шлеме, с копьем и со щитом, на котором болталась мертвая голова Медузы. Она парила в воздухе, не касаясь асфальта.

 

«Путники, - сказала она ласково. – Летите за мной».

 

И она полетела вперед. Наша машинка, поднятая в воздух неведомой силой, понеслась вслед за богиней. Так мы парили посреди сияния и света, пока наконец машинка снова не плюхнулась на землю. Богиня обернулась. На лице ее сияла легкая божественная улыбка.

 

«Хайре!» - сказала она. И исчезла.

 

На белой стене висел огромный плакат с корявыми буквами: Апартаментс «Эллени».
Посреди сосново-эвкалиптовой рощи террасами стояли белые домики. Кругом были лужайки и яркие цветы.  Дорожки из булыжника романтично кружили и прятались в зарослях. Где мы, неужто в раю?

 

На рессепшене нас встретила женская триада – бабушка в черном (ну как же без нее?), средних лет девушка  и маленькая девочка.  Старушка и девица деловито порылись в бумажках, после чего девица посмотрела на меня и спросила: «Букинг?» - «Букинг», - радостно сказала я. Тогда она достала гигантские ключи и отвела нас в номер. Нет, это был не номер. Это был целый дом.

 

Домик имел огромную комнату и маленькую кухню. Посреди комнаты возвышалась кровать. Занавески были красно-зеленые, и солнце, просачиваясь сквозь них, делало их похожими на церковные витражи.  Деревянные вишневого цвета ставни придавали комнате вид деревенского дома. Повсюду была разлита атмосфера простора и света, и чего-то праздничного, яркого и вместе с тем светлого, нежного – наверно того, что мы называем словом «каникулы» и «лето».

 

Силы наши между тем были на исходе. Я спросила у девицы, можно ли нам «то ит самсинг». Она удивленно на меня посмотрела. Тогда я сопроводила слово «ту ит» жестом, означающим «поесть». Она закивала и сказала «файф минутс». Через файф минутс мы стояли на зеленой лужайке.  С верхней террасы между тем к нам сбежал высокий стройный эллин. Он был в одних трусах и босиком.

 

- Уот ду ю лайк ту дриньк? - закричал он на бегу, радостно улыбаясь.
- Орандж джус, - прошелестела я.

 

Эллин поколдовал за стойкой бара, нырнул куда-то вниз и вынырнул с кувшином апельсинового сока. Потом он взял деревянный стульчик и уселся за наш стол.

 

- Я так устал!  - сказал он по-английски.- Здесь так жарко!
- Нормально тут, - ответила я.
- Ах! Нормально – когда отдыхаешь. А мне приходится работать.
- У нас в Испании еще жарче. И тоже надо работать.
- Так вы из Испании? – оживился грек. - Реал Мадрид! Барселона!

 

Иван услышал знакомые слова и вступил в разговор.

 

- Реал Мадрид! – сказал он твердо. – Барселона – нет!
- Барселона лучше! – обрадовался эллин.
- Кстати, я-то русская, - вмешалась я. - И вообще, нам можно что-нибудь поесть?
- Конечно! – воскликнул эллин. – У нас есть греческий салат и зеленая фасоль.

 

Мы с Иваном обреченно переглянулись.

 

Через десять минут грек принес две тарелки. Вместе с ним пришла та самая маленькая девочка, что в момент нашего приезда играла на компьютере.

 

- Моя дочь, - сказал грек. – Ее зовут Эллени. Вообще-то она украинка. Потому что моя жена – с Украины. - И он что-то добавил девочке по-гречески.
- Будем играть! - завопила девочка на чистом русском языке.

 

Эллин с умилением кивнул и  снова подсел к нам за стол. Девочка потребовала, чтобы ее называли Леночкой и принялась с радостным визгом носиться по полянке.  Мы быстро нашли общий язык, а именно: я предлагала девочке спрятаться где-нибудь так далеко, чтобы никто не мог ее найти. После чего она на какое-то время исчезала, а у меня появлялась возможность продолжить обед.

 

Понимая, что кроме салата и фасоли нам ничего не принесут, мы подчистили обе тарелки и заели их хлебом. Глаза у Вани закатывались от усталости. В них тихо и безнадежно светилась мольба о сиесте.

 

Поблагодарив радушного хозяина и заслав Леночку в очередное далекое место, мы кинулись к нашему новому пристанищу. Я упала на кровать и закрыла глаза. В комнату влетал горячий южный ветер. Цикады трещали изо всех сил. И я поняла, что больше никуда не поеду. Ни в Микены, ни в Тиринф, ни в Эпидавр. Тот, что с театром. Я останусь здесь и буду есть, спать и купаться. С этими мыслями я сладко уснула.

 

Вечером мы спустились к морю и посидели на белой круглой гальке. Я залезла в теплые волны и плавала, смывая с тела дорожную пыль. Ощущение разбитости постепенно проходило. Оливы и апельсины росли на самом берегу, они почти касались воды. Солнце начинало садиться, становилось тихо и торжественно.

 

В апартаментах «Эллени» между тем расставили столы и накрыли их скатертями. На каждом столике горели романтические свечи.  За одним из них заседала большая немецкая компания. Они уже пропустили пару бутылочек греческого пива «Миф» и громко гоготали и крякали.  Возле стола суетился наш знакомый эллин, а вместе с ним – еще один постарше, видимо, брат. Они были очень похожи. Он проводил нас за столик и сказал: «Сегодня на ужин у нас греческий салат, тушеные кабачки, вареная цветная капуста, мясо барашка». «Мясо барашка!»  - заорали мы хором. Он кивнул и добавил: «Мясо барашка еще жарится. Пока я принесу вам овощи».

 

Когда я в двадцатый раз увидела миску с греческим салатом, то поняла, что сегодня вечером мне не спать. За греческим салатом последовал тсатцики (тертый огурец, заправленный перцем и йогуртом – удивительная гадость!), за ним – капустный салатик, а за капусткой – еще одна капуста, только цветная. Потом принесли «спанакопиту» - пирожок со шпинатом.  Когда дело дошло до барашка, я уже ничего не хотела. Тсатцики и тцветная капустка кричали и бесновались внутри меня.  После мяса принесли мороженое. Его мы ели в компании Леночки, которая появилась незнамо откуда как черт из табакерки, промчалась по полянке с воплями «да-хорошо», получила свою порцию мороженого и уселась за наш столик. «Мне мама разрешила», - сказала она и запустила ложку в вазочку. Попытки выяснить, где же находится мама, так и не увенчались успехом. «Мама там, – сказала Лена. – И дедушка тоже. И дядя. И папа. Нет, дедушки у меня вообще-то нет. Только мама, папа и кот в сапогах».
Половину ночи я провела в туалете. Не выдержав моего страстного напора, он скоро сломался, и пришлось разбудить Ивана. В течение часа я  слушала испанские ругательства в адрес греческой сантехники и греческих овощей, однако в конце концов Ваня наладил сливную систему. Потом я спала как убитая. Когда я проснулась, за окном ликовало и резвилось солнечное утро. Немцы уже организованно завтракали на полянке. Позавтракали и мы.  Стефанос, старший брат, порекомендовал нам пойти на пляж возле церкви.

 

Церковь, а точнее крошечная церквушка с голубым куполом стояла на самом берегу моря. Сельская дорога свернула в заросли олив и тут оборвалась. Крошечный галечный пляж уютно спрятался в тихой морской заводи. Волны гладили круглые камешки и приветливо шуршали.
Ваня улегся на полотенце и заявил, что купаться не будет. «Мне тут очень хорошо», - сказал он твердым голосом. Я оставила его на берегу и тихонько вошла в воду.

 

Дно было каменистым. Бухточка была окаймлена невысокими острыми глыбами, торчащими прямо из воды. Волна выточила ямы и впадины в этих глыбах и плескалась в них. По краям глыб прилепились сотни морских ежей. Камешки на дне моря постепенно исчезли и сквозь прозрачную воду стали просвечивать каменные скользкие блоки, громоздящиеся один на другой. В некоторых блоках просматривались круглые дырки, уходящие вовнутрь наподобие колодца. Оценить глубину и перепады высоты между блоками было нереально. Поэтому я просто оттолкнулась и поплыла вперед, не касаясь дна ногами. Через десять метров вдруг стало видно все до самого дна. Каменные глыбы кончились, и где-то внизу под моими ногами появилась ровная песчаная плоскость. Над ней проплывали стайки рыб. Я принялась восторженно плескаться и нырять. Вода была абсолютно теплой. Иван стоял на берегу и скептически поглядывал на море.  Я помахала ему рукой и позвала к себе. Но он и не думал залезать в воду.  Я покричала еще минут десять, расписывая красоты и чудеса, которые я якобы видела под ногами: «Тут кораллы! Тут золотые рыбки! Это просто что-то!» Наконец Иван зашел в воду по пояс. Я видела, как он осторожно трогает море пальцем, словно проверял его на вшивость. Потом он осторожно стал плескать на себя водой, чтобы подготовиться к погружению. Наконец он нырнул. Через секунду голова его показалась над водой, Иван выскочил как ошпаренный и завопил: «Меня кто-то ужалил!»

 

Я не придала воплям никакого значения. Однако крики продолжались. Я подплыла к берегу посмотреть на серьезность ранения. По сгибу Ваниной руки с внутренней стороны вспухала огромная красная шишка. Действительно, «кто-то» словно прижался к коже и обжег ее. Я пригляделась: на ожоге были несколько волосков с присосками на конце. Я отодрала волоски. Медуза! Сомнения быть не могло.

 

- Я знал! Я чувствовал! – причитал и охал Иван. – Зачем я только тебя послушал! Я совсем не хотел купаться! Я подозревал какой-то подвох!
- Это тебя наказал Посейдон! - заорала я. – За то, что не хотел поплавать в его море!
В сельской аптеке тихая девушка выдала нам мазь от медуз. Иван срочно намазал руку. Он  начал было  снова стонать и жаловаться но, но внимание его вдруг привлекла кондитерская, что стояла прямо напротив аптеки. «Булочки!» - закричал он.  Набив пакет различными сладостями, мы отправились домой.

 

У стойки бара нас встретил скучающий Стефанос. Как только мы попросили его «самсинг ту дриньк», глаза его заискрились.  Он неторопливо открыл холодильник, достал оттуда напитки. Я попросила фраппе, и он долго колдовал над стаканом, смешивая и подливая ингредиенты.

 

- Как прогулка к морю? - спросил он по-английски. Иван трагически протянул ему руку:
- Медуза!

 

Стефанос улыбнулся.

 

- Ничего страшного, - сказал он.
- Укусила! Обожгла! - продолжал Иван, не получив должной реакции на свои страдания.

 

Стефанос снова улыбнулся и добавил льда в мой стакан.

 

- Но ведь медуза – это женщина, - сказал он загадочно. Иван замолчал. Его испанский мозг с минуту обрабатывал греческую философию.
- Ну да, - неуверенно ответил он.

 

Стефанос между тем вытащил бутылочку пива и уселся за стойку напротив нас.  Начался разговор. В первую очередь он пожаловался на тяжелую жизнь.  Работы невпроворот, ну просто сил никаких нет. С утра до ночи на ногах. Обслуживаешь клиентов, как тяжело! -  Он расслабленно потянулся и отпил большой глоток пива. – Все на нем и на его брате. Они и за участком следят, и официантами, и барменами, и в номерах убирать приходится.

 

Я в свою очередь отпила большой глоток божественного фраппе и ехидно поинтересовалась, существует в Греции сиеста.

 

- О да! – сказал Стефанос. – Сейчас я с вами посижу, и часика на три пойду отдыхать.
- Ага! – злорадно сказала я. – А вот я в офисе работаю, у меня сиесты нет.
- Это не страшно, - ответил Стефанос ласково. – Женщинам сиеста не нужна. Они не так устают, как мужчины.
- Конечно, - сказала я. – Более того: после работы женщина должна еще и ужин мужу приготовить.
- А как же!

 

Мы дружно расхохотались. Чувство юмора у нашего собеседника оказалось отменное. Теперь я разглядела его получше:  уже немолодой, но пока еще стройный мужчина с темными волосами, у него было интересное лицо незнакомого мне типа. Карие глаза светились умом, в них был легкий оттенок иронии. Его мягкий голос звучал плавно, почти обворожительно. Одним словом, он сразу расположил нас к себе, и мои первоначальные попытки улизнуть от общения сразу улетучились. Время вдруг преломилось и потекло совсем по-другому, медленно и певуче, в такт голоса Стефаноса, под тиканье цикад и стрекоз.  Кругом разлилась жара и нега, я сидела на высоком стуле, ботала ногами, пила фраппе, и не собиралась никуда уходить. Ваня между тем усиленно вспоминал английский и путем сцепления корявых фраз составлял предложения.  Я подумала о том, как давно мы не сидели ни с кем за столом, не разговаривали просто так, о чем угодно, и как давно не смеялись. Стефанос рассказывал о кризисе в Греции, о погоде, о традициях. Он объяснил нам назначение миниатюрных храмиков на дорогах. Это оказались мемориальные мини-часовенки, которые ставятся на месте дорожной аварии. В глубине души я так и думала, но почему-то до последнего не хотела принять версию дорожных надгробий.

 

Стефанос поведал нам о том, что эти земли принадлежали его отцу и были обычными огородами. Потом они с братом превратили это место в гостиницу. Он откупоривал себе пиво за пивом, но почему-то не пьянел, а просто становился разговорчивее. Его жена – сказал он – ждет второго ребенка. Девочку зовут Эллени, а мальчика они назовут Николас. Где находится сама жена (как и все прочие жены всех остальных встреченных нами греков) осталось невыясненным. Было ясно лишь то, что она не сегодня-завтра родит, и ехать придется в Аргос, в областную больницу.

 

Я спросила, есть ли в Греции феминистки. Стефанос лукаво улыбнулся. «О! – сказал он многозначительно. – Есть! И много! Но только вот что я вам скажу про феминисток. Такие дамы кричат о карьере, пробивают себе дорогу наверх, достигают профессиональных высот. И вот ей исполнилось пятьдесят лет, она наверно стала исполнительным директором и управляет штатом в триста человек...Но время, что она потратила на свою карьеру, она потеряла для семьи, для детей. Феминистки – не женщины. Потому что женщину делает женщиной материнство. У феминисток нет детей, нет мужа, зато есть высокий пост и большая зарплата. Но ей исполнилось шестьдесят лет, и на нее уже никто не посмотрит как на женщину. Даже бой-френда в таком возрасте завести проблематично. И вот она осталась одна. Она приходит домой в свою великолепную квартиру  и не слышит детского смеха. А разве жизнь, не наполненная детьми – это жизнь?»

 

Стефанос говорил спокойно, слегка улыбаясь. На улице не было  ни души, все словно исчезли в этот жаркий полуденный час. И в этой бесконечности летнего света, в зеленом блеске растений, в легкой и лукавой улыбке нашего эллина плыла и качалась Греция, как плывет и качается корабль посреди изумрудного моря. Взгляд Стефаноса лучился и смеялся, и вот мне стало казаться, что сквозь века сам хитроумный Одиссей глядит на меня и рассказывает о своих приключения . И сами мы тоже странники, и Эпидавр – вовсе не Эпидавр, а остров Феаков, на который нас занесло случайно и ненадолго.

 

- Когда-то давно, - сказала я, - я учила древнегреческий язык.
- Древнегреческий язык подобен прекрасной женщине, - ответил Стефанос.
- Почему?
- Он красив, сложен и недоступен, а все, что красиво, сложно и недоступно – прекрасно. Женщина красива, сложна и недоступна...

 

Я покосилась на Ивана и по его лицу поняла, что философия вещь действительно сложная и недоступная. А вот что действительно было бы прекрасно – это задрыхнуть прямо сейчас сиесту – такую простую и доступную...

 

Мы с сожалением расстались с нашим новым другом, и каждый отправился восвояси. Ванька – к Морфею, а я – к Посейдону.

 

И я лежу на круглой гальке и слушаю голос моря. Пшшшш, пшшшш... И думаю вот что: мне нравится испанское имя Нерея. И невдомек всем испанским Нереям, что их имя вовсе не испанское. Нерея – нереида, обитательница морских глубин, водная нимфа. Вон они, я вижу, как резвятся и кружатся в волнах вместе с тритонами.  А не нырнуть ли и мне?..

 

Вокруг меня возвышаются горы, там, на самом их верху, обитают боги. По небу катится огненная колесница одного из них – Солнца. Она уже почти завершает свой дневной путь.  В пещере, той, что видна в расселине скалы, живут нимфы вместе с козлоногими сатирами.  В том дальнем лесу на горе, говорят, можно увидеть саму Артемиду. Только лучше не надо – обратит тебя в собаку или просто убьет стрелой.    За пределами этого маленького мира есть другие города и царства. Они так далеко, что мне никогда туда не добраться. А за царствами начинается Океан. Там земля и кончается. Там обитают чудища со змеиными головами, а могучие Атланты держат на своих плечах Небо.  Под землей живет мрачный бог Аид и его жена Персефона. После смерти все попадают туда, в качестве бледных теней без голоса и памяти. Но здесь, на земле, пока ты жив и здоров – все так прекрасно! Мир прекрасен.  Люди – красивы и смелы. Воздух напоен музыкой, светом и поэзией. Боги тоже красивы и прекрасны, вдобавок бессмертны. Боги любят своих подопечных, людей. Главное – не обижать их, вовремя приносить им жертвы и время от времени молиться, и тогда они тоже не останутся в долгу – помогут в трудную минуту или хотя бы просто не будут вредить.
Цикады поют. Где-то далеко играет тихая греческая дребедень. На небе медленно появляется прекрасная Селена – богиня луна.  А в кронах эвкалиптов поблескивают светлячки. Звезды потихоньку выходят на небо. Совсем рядом волны шуршат о гладкую гальку. Дивный-дивный тихий вечер. И зачем только надо куда-то уезжать?
И вот закончились каникулы.

 

Мы покидаем зеленую и прекрасную Грецию. Прощай, Пелопоннес. Здравствуйте, бесконечные и пустынные поля Кастилии. В Мадриде тихо и задумчиво. Иван будит меня в шесть утра – пора на работу. Я слышу сквозь сон его голос:  «Чики, вставай. На улице дождик и холодно... Совсем осень! А знаешь почему? Это Персефона уходит в подземное царство...»

 

***

 

Оглавление №3