ГЛАВА ПЕРВАЯ

 

***

 

- Марк Смилевич – браво! Отгадано двадцать музыкальных отрывков из двадцати. У вас, разумеется, пятерка. Варя Козырева – четыре. Как же вы не узнали вступление?.. Там же просто – начинается с пиццикато, потом минорный аккорд!..

 

Я, задумавшись, посмотрела за окно на склонивший голову клен. Сегодня оглашение результатов последней контрольной, а на завтра уже взяты билеты на Средиземное море – впервые в жизни мы всей семьей вылетаем на отдых за границу. Наконец-то я отдохну как следует! За последний месяц гитарный футляр уже оттянул все плечи…

 

Это будут мои самые счастливые каникулы!

 

А молодец Марк! Взять и отгадать все номера! Это ведь не просто рядовая контрольная – это безумная затея преподавателя под названием «Двадцать мировых оперных шедевров». Нужно было угадать музыку, пройденную и прослушанную за весь четырехлетний курс обучения. Но я тоже не промах! Я узнала все отрывки, и сейчас Артем Витальевич…

 

-… Буранюк! Вы меня слышите?..

 

Услыхав донесшуюся откуда-то свою фамилию, я повернулась от окна и увидела грустное лицо Артема Витальевича, преподавателя по музыкальной литературе.

 

- Даша, я не понимаю… Как вы могли наделать такое количество ошибок?.. Я был просто вынужден поставить два. По окончании подойдите и уточните время пересдачи. На это у вас остается пять дней.

 

Я растерялась. Какая пересдача?.. Какие пять дней?!.

 

- Подождите, Артем Витальевич… как же так?!. – вскочила я с места. – Я же все написала…

 

Подошедший Артем Витальевич положил передо мной лист с моей работой.

 

- Ваша?

 

Я уставилась на лист.

 

Ну да, моя. И в то же время… что за ерунда?.. Я точно помню, что вторым номером было ариозо Ленского, а здесь написано – моей рукой – ария Онегина… И здесь тоже, Сальери вместо Моцарта…

 

Чувствуя нависшую над поездкой угрозу, я резко оттолкнула от себя ужасный лист.

 

- Нет, не моя. Я этого не писала!

 

Артем Витальевич ткнул в надпись: «Письменная экзаменационная работа по музыкальной литературе студентки четвертого курса народного отделения Дарьи Буранюк…»

 

- Как это не ваша? Вы же лично подписывали свою контрольную!.. Почерк ваш?

 

Почерк мой, но то, что написано дальше моим почерком, не лезет ни в какие ворота…

 

- Мой, но…

 

Артем Витальевич развернулся и пошел прочь, раздраженно бросив на ходу:

 

- Выберите время для пересдачи на этой неделе. Все свободны.

 

Да это просто бред какой-то!.. Растолкав текущую к выходу веселую толпу, я подбежала к педагогу.

 

- Артем Витальевич, но у меня билет на самолет на завтра…
- В таком случае пересдать придется через год, и тогда же получите диплом. Выбирайте, что для вас важнее.

 

Нет, только не это!.. Отец… Страшно даже представить его реакцию!..

 

- А сегодня… сегодня никак нельзя пересдать?..
- А вы готовы пересдать сегодня? Ведь в случае неудачной пересдачи вас гарантированно оставят на второй год!

 

Увидев мои наполнившиеся слезами глаза, преподаватель смягчился.

 

- Ну-ну, Даша, не плачьте! Это еще не трагедия. Честно говоря… - он понизил голос, – если бы работы проверял я один, я натянул бы вам тройку. Ведь у меня просто в голове не укладывается – как вы могли понаписать такого! Лауреат шести международных конкурсов, гордость училища, и вдруг спутать Онегина с Ленским, а Аиду с Травиатой… Вы же всё отлично знали! У вас же пятерка в полугодии!

 

Я опять взглянула на лежащий передо мной листок.

 

- Я сама не понимаю, как я могла это написать! – увидев слова «ария Онегина», я в отчаяньи выкрикнула. – Да и не писала я этого!

 

Артем Витальевич вздохнул.

 

- К сожалению, даже не знаю, чем вам помочь. Для пересдачи должна вновь собраться экзаменационная комиссия, а Элеонора Львовна и Иннокентий Викторович сегодня принимают экзамены на отделении теории. Самое раннее, когда мы сможем вас принять – это завтра.

 

Я горько усмехнулась.

 

Значение имеет только сегодня. А завтра или через пять дней – уже неважно.
Прощай, Средиземное море!..

 

Я набрала в грудь воздуха и обреченно сказала:

 

- Тогда в любой день. Мне всё равно.

 

И, зажав в кулаке злополучный клочок бумаги с ответами, медленно вышла из класса.

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

 

***

 

…- Алеша, угомонись и не мешай мне. Даша, это ты? Ну как контрольная? Иди сюда. Посоветуй, какой взять сарафан – голубой или сиреневый? Или, может, оба?

 

Мама вышла в прихожую, неся на руке два сарафана.

 

- Возьми голубой…- произнесла я, тяжело опускаясь на низкую тумбу для газет.

 

Следом за мамой в коридор выскочил младший брат.

 

- Алеша, да сядь ты на место, сил уже нет никаких! Из-за тебя забуду что-нибудь важное! Господи, как с тобой учителя справляются?.. Брал бы пример со старшей сестры! Вот Даша действительно заслужила поездку, педагоги на нее не нарадуются!
Надув губы, шестиклассник ушел в комнату. Мама, свернув сарафаны в кучу, повернулась ко мне.

 

- Дашка, что с тобой?..

 

Внезапно я припала к её плечу и разрыдалась.

А из ладони выпал листок, на котором стояла жирная двойка.

 

… - Нет, Игорь, поездку надо отменять, - резюмировала мама, когда вся семья собралась на кухне. – Как же мы поедем без Даши?..

 

Отец стоял, как монумент, грозно подперев спиной дверь кухни. Выслушав длинную мамину речь, завершившуюся этими словами, он долго молчал и, наконец, тяжело произнес:

 

- Лера, я тебя понял, а теперь послушай меня. Что значит – как мы поедем без Даши? Даша не ребенок, ей скоро девятнадцать лет. Она должна была просто лучше готовиться к экзаменам. У всех нас был тяжелый год…

 

Мама хотела что-то возразить, но отец жестом остановил её.

 

- … и я считаю, что из-за Дашкиной глупости, безалаберности – называй это как хочешь – лишать всю семью возможности настоящего отдыха, о котором мы так мечтали, просто несправедливо.
- Да, несправедливо, - тихонько поддакнул из-за угла предатель Алешка.

 

И в этот момент все посмотрели на меня, как на подсудимого, которому предоставляется последнее слово.

Я окинула взглядом сурового отца, преданную маму и замершего в ожидании братишку. И, скрепя сердце, объявила:

 

- Я считаю, вы просто обязаны полететь. Я настаиваю. – Настояние получилось какое-то неуверенное. -  А в следующий раз мы непременно отдохнем все вместе. Ну, раз уж так вышло…

- Три – один, - констатировал отец и посмотрел на маму. Та некоторое время молчала, но, поймав мою вымученную улыбку, наконец, сдавленно произнесла:

- Ну, хорошо. После обеда съезжу сдам Дашин билет…

 

Таким образом, заседание семейного совета состоялось, и наутро все, кроме меня, улетели в Италию. Сдерживая слезы, я проводила их в аэропорт, выслушала мамины последние наставления и с нелегким сердцем вернулась домой.

Квартира встретила меня непривычным безмолвием – ни маминой болтовни по телефону, ни тяжелых шагов отца, ни воплей каких-то мультяшных уродов из Алешкиного компьютера.

Впервые в жизни я осталась дома совсем одна.

 

Телефонный автоответчик мигнул красным огоньком. Я нажала на кнопочку.

 

- Даша Буранюк? Это Артем Витальевич. Ваша пересдача назначена на 12 часов дня четвертого июня. Жду вас в аудитории номер 17. Готовьтесь. Желаю успеха.

 

Я представила золотящееся в закатном солнце Средиземное море, потом подошла к полке, где громоздилась куча дисков с классической музыкой и вытащила оттуда концертное исполнение оперы Дмитрия Шостаковича «Катерина Измайлова». Включив оперу с жутковатым сюжетом, я устроилась в вертящемся кресле за компьютером и начала водить мышкой по коврику, стреляя разноцветных пиратов.

 

- «Помер Борис Тимофеевич!..» – пророкотал из наушников глубокий бас.

 

Я приготовилась к вдумчивому прослушиванию, но не успела дослушать первую строку арии, как содрогнулась в кресле – кто-то так неистово колотил в дверь, словно хотел во что бы то ни стало сорвать ее с петель. Скинув наушники, я побежала в прихожую и прильнула к глазку. За дверью стояла соседка снизу, толстая Надя Козяичева.

Я открыла дверь и вопросительно посмотрела на нее.

 

- Помер Борис Тимофеевич, - сообщила та.
- Что?..
- Сосед твой сверху, говорю, помер, - втолковала Надя, - по пятнадцать рублей с квартиры собираем на венок. Я вам звоню-звоню, стучу-стучу… Ты спала, что ли?

 

Я мельком посмотрела на Надины огромные кулаки.

Да ты своим стуком и Бориса Тимофеевича из гроба поднимешь!..

 

-Ага, - испытывая какое-то странное смятение, сказала я, сгребла мелочь с тумбочки и сунула ей в потную ладонь.
- А родители где? – поинтересовалась Надя.
- Уехали, - коротко ответила я, захлопывая дверь.
Черт знает что.

 

Взгляд упал на лист с контрольной – он, до сих пор никем в суматохе не поднятый, валялся возле полки с обувью. Я подобрала его и медленно поднесла к глазам.

И все-таки, что-то в нем не то. Я не могла написать этого.

Я вдруг отчетливо вспомнила, как звучал этот второй отрывок, заданный для угадывания, и как моя рука уверенно выводила на бумаге: «Ариозо Ленского»… Почему же сейчас я вижу совсем другие слова?..
И…
И совсем другой листок!

Память, открывшая мне момент написания, явила мне и тот лист, на котором было начертано про ариозо Ленского. Тетрадный лист в клеточку, обычного формата.

 

Этот листок тоже был в клеточку, но она была чуть мельче. И сам лист был чуть-чуть меньше обычного.

Кто-то подменил листы! Но кто, кто? И зачем?

Скорее всего, кто-то сделал это из зависти – незадолго до экзаменов я во всеуслышание объявила о семейной поездке в Италию после окончания училища. И, как водится, не все восприняли это известие с радостью. Светка Липатова, помнится, недовольно протянула:

 

- Конечно, у тебя же папа – адвокат…

 

И Лена Курганова тоже скривилась и шепнула Светке: «Деньги некуда девать…»
Припоминая все это, я вновь посмотрела на листок. Потом вынула из сумки тетрадь – ту самую, из которой был вырван лист для контрольной. И вложила в нее тот, что держала в руках. Он был явно мал – он лежал в тетради, словно младший брат всех остальных, скрепленных дугами скобок.

 

Если это кто-то из завистливых одногруппников… что ж, пусть радуются. Скоро я получу диплом и, надеюсь, больше никогда их не увижу.
…Но ведь почерк, которым выполнена контрольная – мой почерк! И он не подделан, нет – я ясно вижу свою руку.
Как же так?..

Так ничего и не поняв, я прошла обратно в комнату и вновь надела наушники.
«Ах, Борис Тимофеевич, зачем ты покинул нас?!.» - на невероятной высоте завизжал истерический женский голос.

Я вздрогнула от какого-то нехорошего ощущения и тут же сорвала их обратно.
Квартира Бориса Тимофеевича, того, что умер наяву, а не в опере, располагалась как раз надо мной.

 

Борис Тимофеевич Залевский. Одинокий пенсионер. Кажется, антиквар. Я была у него однажды, в детстве – мой брат Алешка тогда еще даже не родился. Я относила пожилому антиквару блины – была масленица, мама напекла блинов и послала меня с огромным блюдом раздать их всем соседям. Тогда-то в первый и единственный раз я и попала к Борису Тимофеевичу. У него было очень уютно и интересно – много картин, каких-то старинных предметов… Борис Тимофеевич, помнится, налил мне чаю с мятой и земляничным вареньем…

 

А теперь его уже нет…

Я поняла, что, несмотря на необходимость подготовки к музлитературе,  не смогу больше слушать «Катерину Измайлову», вытащила диск и сунула его обратно на полку.

Тишина вновь объяла меня со всех сторон.

При мысли, что в квартире наверху стоит такая же неживая тишина, стало жутковато.
Может, послушать что-нибудь повеселее? Например, «Свадьбу Фигаро»?..

Но почему-то мне показалось это неэтичным по отношению к лежащему наверху покойнику.
Внезапно мне стало безразлично все на свете. Пусть даже я останусь на второй год.

 

Я выдернула наушники и выключила компьютер.

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

 

***

Через три дня я успела привыкнуть к одиночеству в квартире. Понемногу оно даже стало мне нравиться. Я могла сколько угодно валяться в ванне, без брюзжания отца «Ну когда она, наконец, закончит свои мыльно-рыльные процедуры?! Она же здесь не одна!» И сколько угодно играть в «Растения и зомби», без увещеваний мамы: «Даша, ты уже взрослая, тебе пора стать серьезнее. Дай поиграть Алеше. А сама лучше подучи «Движение» Диенса…»
Теперь, отложив «Движение» Диенса в дальний угол, я играла в «Зомби» до одурения. Еще я сидела по ночам в Интернете и спала до одиннадцати.

 

Единственное, чего я не делала – это не готовилась к пересдаче.

 

Стоило мне только приблизиться к наушникам, как в памяти оживал бас, ревущий «Помер Борис Тимофеевич!..»

 

Однако, время, отпущенное на подготовку, истекало, и после завтрака я решила все-таки переступить через внутреннюю преграду и послушать что-нибудь вразбивку, пытаясь при этом угадать, что именно я слушаю.

 

Но стоило мне лениво потянуться за дисками, как раздался звонок в дверь.

 

Надеюсь, больше никто не умер?.. – с этой нехорошей мыслью я пошла открывать.

 

За дверью стоял светловолосый веснушчатый парень лет шестнадцати с падающей набок челкой. В руке он держал огромный чемодан.

 

- Я – Степа! – сообщил он мне с лучезарной улыбкой.
- А я – Даша, - в ответ представилась я, не понимая, что означает этот визит.
- А где Борис Тимофеевич? – выдержав паузу, спросил незваный гость, незаметно заглядывая за мою спину.

 

Это словосочетание заставило меня насторожиться.

 

- Так схоронили вчера… - тихо произнесла я.
- Кого?.. – нахмурился Степа.
- Бориса Т… - продолжить я не успела, потому что Степа, качнувшись, упал вместе с чемоданом прямо в мои объятия.

 

Мне ничего не оставалось, как затащить его в прихожую и усадить на стул.
Через несколько секунд парень пришел в себя и спросил:

 

- А ты кто?
- Я – Даша, - повторила я. – Соседка.
- Соседка?..- не понял Степа.
- Ну да, соседка. Борис Тимофеевич живет… жил этажом выше.
- Я что же, этажом ошибся? – догадался Степа.

 

Я кивнула.

 

Степа посидел еще немного, а потом тихо сказал:

 

- А я племянник его. Из Астрахани приехал на каникулы. Письмо получил с приглашением…
И он зачем-то вытащил из кармана джинсов мятый конверт и показал его мне. Потом поднял на меня глаза и растерянно проговорил:
- Нам почему-то никто не сообщил ничего… А что же теперь делать-то?..
- А ключ у тебя есть? – поинтересовалась я.
- Есть, - кивнул Степа, - мама дала на всякий случай…
- Тогда пойдем наверх и посмотрим, что к чему, - решила я, с тоской глянув на стопку дисков на полке.
- Пойдем! – оживился Степа и взялся за чемодан.
Мы поднялись на двенадцатый этаж, где жил Борис Тимофеевич.

 

С того единственного посещения его квартиры несколько лет назад, я ни разу больше не ступала на двенадцатый этаж.

 

Увидев дверь антиквара, я испытала необычное ощущение, что мне опять семь лет, и я стою с огромным блюдом с блинами, еле дотягиваясь до кнопки звонка. С ностальгическим чувством я оглядела дверь, обитую темно-красной, кое-где потертой, кожей и дверную ручку в виде головы льва. Помнится, в детстве она меня так восхитила, что перед тем, как позвонить, я минут пять с восторгом взирала на нее.

 

Я и сейчас смотрела на эту дверь завороженно, так, как будто она пропадала куда-то на долгих двенадцать лет, и вдруг опять возникла из давно ушедшего времени, но Степа, прервав мои сентиментальные воспоминания, вынул из кармана чемодана ключ, открыл дверь и вошел в квартиру.

 

Через мгновение оттуда высунулась его рука и втащила меня внутрь.

 

…Надо же, у нас с Борисом Тимофеевичем совершенно одинаковые квартиры, однако такое ощущение, что его жилище намного больше и запутаннее, если так можно выразиться. Очень много каких-то закутков, переходов, укромных местечек, созданных нагромождением старинных вещей.

 

И странное чувство – квартира кажется мне знакомой. Как будто я бывала здесь раньше. И бывала часто…

 

Хотя на самом деле я была здесь всего один раз.

 

Двенадцать лет назад.

 

- Иди сюда! – скомандовал Степа из кухни.

 

Я оторвалась от рассматривания полотна батика с надписью «Гармония», висящего на стене, вошла в светлую просторную кухню и увидела на круглом столе две чашечки чая.

 

- Устал, как собака! – пожаловался племянник хозяина, усевшись на табурет. – Три дня в поезде трясся!.. И есть охота, сил нет!

 

В ту же секунду из чемодана были явлены несколько бутербродов с колбасой.

 

- Присоединяйся, - пригласил Степан.

 

Я не заставила себя ждать и тут же присоединилась, с удивлением оглядывая помещение.
Круглый стол, цветущая ярко-красная герань на подоконнике, рядом какие-то пузырьки с лекарствами…

И почему-то мне кажется, что я знаю надпись на одном из пузырьков…

В голове невесть откуда вдруг всплыло замысловатое название.

Эфедрин.

Из-за облака выплыло яркое солнце, и свет его ударил прямо в лицо Степе. Тот недовольно сощурился и, держа в руке надкусанный бутерброд, потянулся к занавеске, задернул ее и попутно взглянул на тот самый пузырек.

 

- Наверно, у дяди Бори с легкими плохо было, - печально сказал он и добавил. – Эфедрин – это ведь от легких?
- От легких… - голосом, отчего-то ставшим бесцветным, как тень, подтвердила я.

 

Степа одним глотком допил чай и, не дождавшись, пока я покончу с ленчем, встал с табурета и вышел из кухни.

 

- Иди сюда! – вновь раздался из комнаты его повелительный голос.

 

Мне это не понравилось. Чего это ради я буду гоняться за ним туда-сюда?..
Невзирая на призыв, я продолжила спокойно жевать бутерброд.
Не дождавшись моего прихода, Степа вернулся сам. Лицо у него было озабоченное.

 

- Ты чего? – спросила я, прихлебывая чай.

 

Степа подошел к окну и встал ко мне спиной.

 

- Это все так неожиданно… - произнес он, глядя вниз с двенадцатого этажа. – Ехал к дяде, и тут такое… И назад не вернешься уже – мать меня нарочно спровадила, чтоб гостей принять, подругу с семьей, из Германии… Мою комнату таким образом им освободила…

 

Степа повернулся от окна, и по выражению его лица я поняла, что он принимает какое-то решение.

 

- Даша… - наконец, начал он и искоса посмотрел на меня.

 

Я вопросительно уставилась на него.

 

- Понимаешь, такое дело… - и опять запнулся.
- Ну какое дело? – поторопила я.
- Он же тут лежал… дядя Боря… - сбивчиво продолжил племянник, - ну, в гробу…

 

Я все еще никак не могла понять, чего он от меня хочет.

 

- И мне как-то страшновато тут ночевать одному… Ты не подумай, что я трус, просто… просто… В общем, я не смогу спать, если в квартире больше никого не будет. Может быть, ты…

 

Степа замолчал и посмотрел на меня. Хотя фразу он не закончил, суть я уловила. Предложение застигло меня врасплох, учитывая, что знакома с парнем я была примерно полчаса.

 

- Ты не бойся, - вдруг добавил он, - я тебя не трону.

 

Тон его показался мне снисходительным.
«Тоже мне, мачо!» - подумала я.

 

- Да вот еще, испугалась! – я посмотрела на Степу свысока. – Малолетку какого-то…

 

Тот неожиданно обиделся. Он покраснел, как рак, и выдал:

 

- Сама-то кто? Подумаешь, принцесса!..

Мог бы быть и повежливее, все-таки я трачу на него свое время, вместо того, чтобы слушать прекрасную классическую музыку!..

 

Я отставила пустую чашку в сторону.

 

- Спасибо за чай. Кажется, я загостилась у Бориса Тимофеевича… - холодно произнесла я и пошла к выходу.

 

Видимо, гордость не позволила Степану броситься за мной с извинениями, и я беспрепятственно вышла на лестничную площадку и спустилась на свой этаж.

 

- Вы из девяносто второй? – окликнул меня чей-то голос, когда я ковыряла ключом в замочной скважине собственной двери.

 

Я обернулась и увидела худую черноволосую женщину с узким лицом и глубоко посаженными глазами.

 

- Да, - подтвердила я, с любопытством глядя на бумажку в ее руке.

 

Женщина заглянула в бумажку.

 

- Буранюк Дарья Игоревна?

 

Я кивнула, ощутив неясное волнение.

 

- Вам извещение на посылку.

 

И она сунула мне в руку извещение, на мгновение коснувшись ладони липкими пальцами.

 

- А… - удивленно начала было я, но странная посланница уже исчезла в открывшейся кабине лифта.

 

Проводив ее глазами, я заглянула в бумажку. «Получатель - Буранюк Дарья Игоревна. Извещение на посылку». И больше ничего – ни обратного адреса, ни имени отправителя.
Чудно как-то… Раньше я никогда не получала посылок. Может, какая-нибудь дурацкая реклама?.. Ладно, зайду за ней как-нибудь на днях, по пути.

 

Я, наконец, открыла дверь и, все еще сердясь на Степу, очутилась в квартире. Положила на тумбу извещение и тут же забыла о нем, продолжая дуться на обидчивого парня.

 

Ну ладно, если я (я вспомнила его смешок) принцесса, пусть-ка переночует в квартире Бориса Тимофеевича один.

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

 

***

 

 За пять дней, отпущенных мне Артемом Витальевичем на подготовку, я успела высадить целый сад дзен в игре «Растения и зомби», перестрелять уйму пиратов, и перестреляла бы еще больше, но тут, будто из-за угла, подкралось четвертое июня.

 

Проснулась я поздно, потому что на стрельбу пиратов ушла половина предыдущей ночи, и только проснувшись, вспомнила, что сегодня в двенадцать у меня экзамен.

 

Быстренько нацепила штаны и майку, наспех глотнула чаю и поспешила в училище.

 

В здании училища было как-то подозрительно пусто – как в середине августа. Лишь вахтер дядя Витя с неизменной газетой «Спорт» сидел на своем рабочем месте.

 

- Далёко ты? – спросил он, увидав меня на пороге.
- Экзамен, - коротко бросила я, проходя мимо вахты.

 

Дядя Витя что-то крикнул мне вслед, но я, не слушая, прошествовала по широкой лестнице на второй этаж, в аудиторию 17.

 

Шаги в безлюдном помещении гулко отдавались под потолком.

Странно - такое ощущение, что на этаже никого нет.

 

Я подошла к семнадцатой аудитории и подергала ручку. Дверь была заперта.
А где же комиссия – зубры музыкальной литературы Элеонора Львовна, Иннокентий Викторович?.. Ничего не понимая, я попыталась открыть двери соседних аудиторий, но те тоже оказались запертыми.

 

А где вообще хоть кто-нибудь – абитуриенты, выпускники, педагоги?.. В начале июня училище должно буквально кишеть народом…

 

Где люди?!.

          Помещение словно вымерло!

Отчетливо слыша в тишине каждый свой шаг, я в растерянности вернулась назад, к дяде Вите.

 

Но его тоже не оказалось на месте. Только на столе одиноко лежала газета «Спорт». Пользуясь случаем, я заглянула в журнал прихода и ухода.
Четвертое июня. Ни одной фамилии.

 

Интересное дело!.. Когда же я буду сдавать эту чертову музлитературу? Еще немного – и все музыкальные отрывки, которые я с трудом удерживаю в своей распухшей от них голове, выветрятся оттуда!..
Они что, забыли про меня?!

 

Так и не дождавшись дяди Вити, я открыла тяжелую дверь старинного здания училища, вышла на улицу и в полном недоумении направилась обратно к остановке.
Возле дома взгляд мой невольно поднялся к окнам Бориса Тимофеевича. От них веяло холодом и пустотой. Интересно, что сейчас происходит за ними?.. Непостижимость и таинство смерти всегда вызывали во мне мистический трепет.

 

«Там, наверху, лежал покойник… - почему-то пришло на ум, и я вздрогнула, - а вдруг он лежал прямо над моей спальней?..»

 

«Ну лежал и лежал… Сейчас он лежит в другом месте…» - попыталась я отбросить детские глупые страхи, и, с трудом оторвав взгляд от окон, вошла в подъезд. Лифт бесшумно привез меня на одиннадцатый этаж и выпихнул прямо в широкую спину в белой рубашке.

 

Спина повернулась, и я увидела озадаченное лицо Степы.

 

- Дашка, а я к тебе, - зашептал он, схватив меня за руку, - пойдем скорее!..

 

Я выдернула руку.
И с достоинством произнесла:

 

- Вот еще!

 

Степа, однако, не понял причины моей аристократической надменности, снова схватил за руку и поволок наверх, шепча:

 

- Там у дяди черт знает что творится! Иди сама посмотри!..

 

Поняв, что у парня пробел в воспитании, я хотела было сообщить ему об этом как-нибудь поманернее, но не успела, так как, тащимая Степой, очень быстро оказалась на двенадцатом этаже, перед дверью Бориса Тимофеевича.

 

Когда я вновь увидела дверь, весь искусственный гонор моментально слетел с меня, и я, уже не сопротивляясь, вошла в квартиру вслед за племянником антиквара.

 

- Ну, и что тут у тебя творится? 
- Сейчас увидишь… - зашептал Степан, скидывая ботинки, похожие на две огромные лодки, и волоча меня за руку в большую комнату.

 

Он сказал что-то еще, но последние слова я пропустила – меня вдруг опять охватило все то же необъяснимое чувство, оно нахлынуло на меня, как нежданная огромная волна посреди спокойного голубого моря.

 

Комната мне знакома.

Я бывала здесь, и не раз.

И… бывала с какой-то целью…

 

- Эй! – вернул меня к реальности парень.

 

С трудом отрываясь от некоего глубинного воспоминания, я медленно повернула к нему голову. Выглядел Степан неважно – лицо перестало быть круглым из-за появившейся легкой впалости щек, а покрасневшие веки выдавали бессонную ночь, и едва ли единственную. Взгляд, который бросил на меня парень, показался затравленным.

 

- Что с тобой?.. – испугалась я.
- Дядя… - произнес Степа страшным голосом.
- Что – дядя?.. – невольно понизив голос, спросила я, приблизившись к нему.
- По-моему, он не умер… - едва слышно проговорил тот.

 

Я отпрянула назад.

И, несмотря на очевидную несуразицу произнесенного, внезапно почувствовала легкий прилив страха.
Но прилив этот относился не к покойному дяде, а к самому Степе.
Пока я стояла столбом посреди комнаты, тот неожиданно метнулся из гостиной в маленький коридор, ведущий в удаленную спальню, и оттуда послышалась знакомая фраза:

 

- Иди сюда!

 

Отгоняя странное ощущение, я беспрекословно двинулась за племянником Бориса Тимофеевича через гостиную и несколько забитых сундуками и тюками закутков и, наконец, оказалась в угловой комнатке, точной копии моей собственной спальни, перед стоящим у окна небольшим письменным столом.

 

Степа вытянул вперед веснушчатую руку и указал на лежащую на столе продолговатую черную ручку.

 

- Видишь, ручка?

 

Чувствуя, что ситуация отдаленно напоминает утро в палате сумасшедшего дома, я, тем не менее, покорно подтвердила:

 

- Вижу.

И ощутила острое желание вернуться домой.

 

С невыразимой тоской я покосилась на выход.

 

Но Степа не заметил этого.
- И скомканный лист в урне – видишь? – он подтащил меня к стоящей под столом корзине для бумаг.
- Вижу, - повторила я, как попугай, чувствуя поднимающееся раздражение.
- Он там что-то пишет по ночам, - тихо заключил Степа, когда мы вернулись обратно в гостиную, и я вспомнила, как мама в детстве учила меня никуда не ходить с незнакомцами. Я пропускала ее наставления мимо ушей, и вот результат – я нахожусь в чужой квартире, передо мной стоит едва знакомый молодой человек с явным психическим отклонением, и как выбраться отсюда, чтобы не навлечь на себя его гнева, я не имею ни малейшего понятия.

 

Степа посмотрел на меня. В его взгляде затаился страх.
Осторожно подойдя ближе, он взял меня за руку и сказал:

 

- Я понимаю, ты мне не веришь. Но вот переночуй тут хотя бы одну ночь, и сама увидишь! Он ходит, он садится за стол, и перо начинает скрипеть…

 

И рука парня вцепилась в меня еще крепче.

Ночь в квартире усопшего со сдвинувшимся Степой! Этого еще не хватало!

 

- Пусти, - я вызволила руку и сочувственно произнесла:
- Тебе надо уезжать отсюда…
- Да некуда мне уезжать, гости там… - заскулил Степа. – Сорок дней обязательно здесь пробыть придется…

Сорок дней. Какое-то… неприятное число…

- Подай мне ложечку для обуви, - попросила я, подойдя к двери и пытаясь натянуть на ноги тесные туфли на каблуке, выбранные специально для несостоявшегося экзамена. Увидев, что я ухожу, паренек заметно расстроился. Он вздохнул и с отчаяньем человека, который никак не может доказать очевидное, повторил:
- Ну останься хотя бы на одну ночь, и тогда мне поверишь! Он не умер!

 

Я вспомнила венок, купленный Надей на собранные деньги, и траурную ленту на нем.

«Борису Тимофеевичу от соседей…»

 

- Умер, - возразила я.

 

Степа отрицательно помотал головой.
Я стояла на цыпочках, опустив пальцы ног в носы узких туфель. Поняв, что напуганный парень не собирается помогать мне обуться, я вышла из них, и, даже не успев оформить мысль, подошла к трехстворчатому шкафу в прихожей, открыла нижний левый ящичек и, поворошив щетки и банки с кремами, вытащила блестящую металлическую ложку.

 

- Ты тут прямо как дома, - невзначай заметил Степан.
- Пока, - одновременно с этой его фразой обронила я.

 

И только у двери своей квартиры пришло осознание необъяснимой уверенности, с которой я выдвинула именно этот ящик…

 

Ключ в руке дрогнул. Правда, а как я безошибочно нашла ложку в чужом доме?
И откуда-то свыше пришел ответ на этот вопрос.

Ты не нашла ее. Ты знала, что она там.

Но в очередной раз удивиться я не успела, потому что от размышлений отвлек громкий телефонный звонок. Я подняла трубку со стоящего на тумбе аппарата.

 

- Даша? – оттуда послышался голос

Артема Витальевича!

- Да-а… - протянула я пораженно. Ишь, явился!.. Сейчас, наверно, извинится, скажет: «Простите, что не смог вас предупредить, обстоятельства заставили меня срочно…»

 

Но наполовину составленную в уме фразу разбил металлический тон:

 

- Где вы были сегодня в двенадцать дня?

 

Такое начало меня огорошило, поэтому я только безмолвно хлопнула ресницами.

 

- Алло! – требовательно позвал педагог.
- Как – где?.. – произнесла я, наконец. - В училище. Ломилась в семнадцатую аудиторию.
- Даша, оставьте этот жаргон! «Ломилась»!.. А вы в курсе, что Элеонора Львовна пришла ради вас с температурой?!
- Ну я была там, Артем Витальевич! – чуть ли не крича, начала уверять я. – Там никого не было!
- Где никого не было? – холодно уточнил преподаватель.
- Нигде! Ни в училище, ни в классе! Все двери были заперты. Поэтому я и в них и ломилась…

 

В ответ раздался саркастический смешок.

 

- Значит, вы там были. А в журнале вы, надеюсь, отметились?

 

Я вспомнила журнал, где не значилось ни одной фамилии.
Но говорить этого Артему Витальевичу я почему-то не стала.
Я почувствовала, что происходит что-то непонятное. С того дня – когда фальшивая контрольная сама собой переписалась моим почерком и впрыгнула в портфель, выпихнув оттуда настоящую.

 

На прощание голос Артема Витальевича стал совсем ледяным.

 

- Только из уважения к вашему отцу я назначил вам последний срок сдачи – двадцать второе июня.
- Ровно в четыре часа?.. – ляпнула я.

 

Трубка загудела, и я медленно опустила ее на рычаг.
Ну я же там была! Почему он мне не верит?..
И журнальная страница с сегодняшним числом была пуста! И двери закрыты! Почему он мне не верит?..
И в этот момент я вспомнила Степино жалобное лицо и его фразу:
«Останься здесь сама, тогда поверишь!..»
И почувствовала кожей, каково быть на его месте.
В ту же секунду я собралась наверх, к Борису Тимофеевичу.
Надо поддержать парня.
Хотя он, безусловно, городит несусветную чушь.

Интересно, что по этому поводу сказал бы Артем Витальевич?..

 

Не раздумывая больше, я вновь поднялась на двенадцатый этаж и позвонила.

 

 

ГЛАВА ПЯТАЯ

 

***

 

- Можешь лечь в зале, а можешь – в спальне дяди… - указал Степа на узкую, продавленную в середине, кровать Бориса Тимофеевича. Как и большинство вещей в квартире покойного, кровать была старинной, скорее всего, французской – про такие шишечки по краям изогнутой металлической спинки я когда-то читала в произведениях Мопассана и Золя.

 

Глянув на нее, тонущую в свете неяркого ночника в форме раскинувшей крылья чайки, я почему-то испытала непередаваемый страх.

Только не в спальне дяди!..

- Пожалуй, нет. Давай… - я ужаснулась, что предлагаю такое, - давай ляжем в одной комнате.

Честно говоря, в детективах Агаты Кристи меня всегда удивляло, почему героям, которых по очереди убивали в их спальнях в каком-нибудь особняке, не приходило в голову до выяснения личности убийцы спать всем вместе в одной большой комнате?..

 

Степа не нашел в моем предложении ничего предосудительного.

 

- Давай, - согласился он.

 

Мы устроились в большой спальне – одной из имеющихся в наличии четырех комнат. В моей квартире, в данный момент пустующей этажом ниже, подобная служила родительской спальней. Она была наиболее удалена от повергшей меня в легкий ужас комнаты дяди.

Точной копии моей комнаты этажом ниже.

Почему-то эта аналогия мне совсем не нравилась.

Всё-таки, он лежал именно здесь! Прямо над моей головой…

 

Степа уступил мне широкую кровать, а сам улегся рядом на раскладывающееся кресло. В незавешенное шторами окно глянула огромная белая луна. Неподвижная черная голова Степы на светлой подушке отчего-то показалась каким-то черным обрубком дерева. Я поежилась – неужели этому школяру удалось нагнать на меня страху?.. И тут же одернула себя. Вот еще, глупости!..

 

Вдруг черная голова приподнялась на подушке и произнесла голосом Степы:

 

- Только ты сразу не засыпай. Он скоро ходить начнет…

 

Я хотела было ответить, что не собираюсь, не смыкая глаз, ждать этого знаменательного момента, но что-то удержало меня от сарказма, и я кротко согласилась.

 

- Хорошо, полежу пока так…

 

Надеясь повернуться к стенке и тут же заснуть. Но время шло, а сна по необъяснимой причине не было ни в одном глазу. Он словно брел где-то рядом, а меня обходил стороной. Степа тоже ворочался в своем кресле с боку на бок. Примерно через полчаса бесполезного лежания и смотрения в потолок, я окликнула парня.

 

- Степа!
- Что? – мгновенно отозвался он.
- Ну что, можно уже спать? – не удержалась и съязвила я.

 

Степа приподнялся, и я увидела его обнаженный по пояс темный силуэт. Голова наклонилась в сторону двери.

 

- Тс-с! – вдруг вскрикнул он громким шепотом и в то же мгновение переполз на мою кровать.

 

Я быстро отодвинулась к стене.

 

- Слышишь?!. – не обращая внимания на мой маневр, шепнул он мне прямо в ухо.

 

Я прислушалась, но не услышала ничего, кроме гнетущей тишины.

 

- Кто-то прошел из зала в дядину спальню. Там в одном месте паркет скрипит так… характерно…

 

Внезапно трусость Степы стала мне противна, и я, в белой рубахе до пят, с распущенными длинными волосами, сама похожая на привидение, вылезла из кровати и решительно потянула его за собой.

 

- Пошли!

 

Неожиданно тот повиновался.

 

Мы вышли в просторный зал, освещаемый лишь низко висящей луной. Мягкий свет лежал на предметах интерьера – на крышке высокого старинного сундука, на дверях тяжелого шкафа, на паркетных досках пола…

 

- Видишь? Никого, - шепнула я, но уже менее решительно. Все-таки, не очень приятно глубокой ночью бродить в темноте по чужой квартире, где недавно умер человек…

 

На Степу вдруг нахлынул прилив храбрости, и, ухватив под локоть, он потянул меня через узкий переход в маленькую дядину спальню.

 

На стыке зала и коридора паркет вдруг негромко скрипнул под нашими шагами.

Характерно… - вспомнила я.

Степина рука дрогнула, но, преодолев страх, он потащил меня дальше.
Короткая мысль пробежала в голове за мгновение до того, как ступить в дальнюю комнату.

Зачем я ввязалась во все это?!

 

Но не успела я принять ее или отбросить, как очутилась на пороге спальни, и, озаренная голубоватым светом, она предстала перед моими глазами. На миг мне показалось, что передо мной моя собственная комната, и дыхание застыло где-то внутри, но, присмотревшись, я увидела письменный стол у окна, под ним урну с белеющим мятым листом, и облегченно вздохнула.

 

Это комната Бориса Тимофеевича, и в ней никого нет.

Я уже хотела развернуться и пойти обратно, как вдруг в ухо ворвался срывающийся шепот.

 

- Смотри, ручка!

 

Я взглянула на стол и сразу поняла, что хотел сказать племянник. Ручка, которую Степа на моих глазах поставил на полку, в стакан для карандашей, вдруг, словно из воздуха, возникла над столом и легонько хлопнулась на него. В тот же миг огненная молния страха промчалась где-то внизу живота.

 

Я невольно вцепилась в крепкую влажную ладонь парня.

 

- Пойдем… - произнесла я не своим голосом, не отрывая взгляда от ручки, лежащей теперь на столе темной продолговатой тенью.

 

Через мгновение мы в три прыжка очутились в кровати и, трясясь, как мокрые котята, прижались друг к другу.

 

А за окном по-прежнему сияла луна, похожая на фарфоровую суповую тарелку с нарисованными на ней глазами, ртом и носом. Остановившимся взглядом я смотрела на нее, и вдруг мне почудилось, что луна растянула рот в жуткой ухмылке. Резко выдернув свою руку из Степиной, я нырнула под тонкое, пахнущее старьем, одеяло.

 

- Там еще тетрадь была… - глухо произнес парень.

 

Я ничего не ответила. Жуть сковала мой голос, и он спрятался где-то в коленных чашечках.
Степа, молча посидев минут пять у меня в ногах, наконец, медленно переполз на свою постель.

 

Я вытянула ноги на освободившееся пространство.
В голове ворочались какие-то обрывочные мысли.
Не помню, как и когда я уснула.

 

ГЛАВА ШЕСТАЯ

 

***

 

Утром, где-то около десяти, меня разбудил бодрый голос Степана.

 

- Даша! Завтрак подан!

 

Я открыла глаза и увидела, что он стоит передо мной в шортах и майке, а в руках его вибрирует поднос с чашечкой кофе и горкой сухого печенья.

Видел бы эту картинку мой отец!

Несмотря на пережитое ночью, я нашла в себе силы усмехнуться.

 

- Поставь на стол и отвернись, - приказала я, вылезая из-под одеяла и облачаясь в халат.

 

И, словно готовясь к допросу сурового родителя, если Андромеда Николаевна – соседка Бориса Тимофеевича – доложит ему о моих похождениях, поинтересовалась. - Сколько тебе лет?

 

- Восемнадцать, - ответил Степан, подумав.
- Можешь поворачиваться, - разрешила я, надкусывая печенье, и повторила, как будто не расслышав, - так сколько, если без мании величия?

 

Степа повернулся и тоже взял с подноса печенье.

 

- Ну, семнадцать… - нехотя сообщил он и после паузы добавил, - будет в августе…

 

А мне через две недели стукнет девятнадцать.
И в самом лучшем случае папа философски заключит, что разница в два года имеет значение только в юности… А в самом худшем…
Худшее я даже не решалась себе представить.
Может быть, вчера Андромеда Николаевна не сканировала своим зрачком лестничную площадку?.. Ни днем, когда я явилась сюда после звонка педагога по музлитературе, ни вечером, когда пришла на ночлег с вещами? В это трудно поверить, но мало ли…

 

- А тебе сколько? – в свою очередь полюбопытствовал новый друг.

 

Мельком взглянув в зеркало на двери шифоньера, я честно ответила:

 

- Восемнадцать, почти девятнадцать.

 

Степа вдруг залился хохотом. Поднос в его руках задрожал мелким бесом.

 

- Поставь на стол, говорю! – рассердилась я, и, когда повеление было исполнено, уточнила, - чего ржешь-то?
- Не сочиняй! – продолжая заливисто смеяться, воскликнул рыжий черт. – Какие тебе девятнадцать!

 

Я холодно взглянула на него.

 

- И даже так не девятнадцать, - оценил эксперт, - небось, и восемнадцати нет?..

 

Мне снова не понравился его снисходительный тон.
И я отставила в сторону кофе, кстати, довольно гадкий.

 

- А ты готовить не умеешь, - ответила я выпадом на выпад, - выйди отсюда. Я ухожу.

 

Степа, пожав плечами, вышел. Я быстро переоделась и, пройдя мимо стоящего истуканом парня, бросила на ходу:

 

- Пока!

 

И выскочила из квартиры прямо в объятия Андромеды Николаевны с мусорным ведром в руке. Глаза противной тетки округлились, но она попыталась спрятать изумление под масленой улыбкой.

 

- Дашенька!.. Доброе утро!..
- Доброе утро… - я метеором пронеслась на одиннадцатый этаж, заметив краем глаза, как из пакета предательски свесился рукав белой ночнушки.

 

Ну всё, теперь весь дом будет знать, где дочь адвоката Игоря Буранюка провела эту ночь.
Когда я прыгающим в руке от нетерпения ключом пыталась попасть в скважину, чтобы успеть исчезнуть до появления на этаже огромной Андромеды Николаевны, в квартире раздался пронзительный звонок телефона. К счастью, я захлопнула дверь, когда на повороте лишь показались ее толстые ноги в широченных розовых шлепанцах, надетых на синие носки.
И бросилась к телефону.

 

- Даша?.. – радостно, но с оттенком грусти, спросила мама. - Ну как там у тебя дела?..
- Хорошо… - ответила я, слыша под дверью слоновье шарканье, и ушла с трубкой в комнату.
- А то папа интересуется – все ли в порядке?..
- Конечно, все в порядке, - бодро уверила я.

За исключеньем пустяка.

 

Умер Борис Тимофеевич, я ночую в его квартире с его несовершеннолетним племянником, и об этом знают все соседи; мой диплом под вопросом, так как я вторично не сдала последний экзамен…

А в остальном, прекрасная маркиза…

Поговорив с мамой на абстрактные темы, я в душе слегка посокрушалась о том, что поддалась жалости и из-за какой-то глупой детской солидарности провела ночь в квартире наверху. Степа этого все равно не оценил, а моя репутация безнадежно подмочена, и еще неизвестно, как отнесется к новости, непременно переданной и отредактированной заботливыми соседями, мой строгий отец.

 

Задумавшись, я налила себе чаю и вышла на балкон.
Но, несмотря на то, что сегодняшняя ночевка явно была ошибкой, произошедшее в комнате умершего до сих пор не выходило из головы, и я опять словно наяву увидела, как в голубоватом лунном свете на узкий стол со стуком откуда-то падает длинная черная ручка…
«Там еще тетрадь была…» - всплыли в памяти слова Степы, и перед глазами предстало мутное белесое пятно в углу стола.

 

Зрение у меня не очень, но, судя по-всему, это и была увиденная племянником тетрадь.
…Когда мы вечером посетили комнату Бориса Тимофеевича, стол был абсолютно пуст. Я это точно помню.
По телу прошла странная дрожь.

 

Чтобы подавить волнение, я хлебнула из чашки крепкого чая, и собиралась уже вернуться в комнату, как вдруг сверху, прямо мне под ноги, упал заклеенный темно-серый конверт.
Щурясь от яркого июньского солнца, я подняла голову. Проделки Степы! Двенадцатый этаж – последний, и больше ниоткуда конверт упасть не мог. Наверно, внутри записка с извинением… хотя нет, Степе это несвойственно. Просто с приглашением переночевать еще раз. Ей-богу, детский сад!

 

«Ну уж нет, - усмехнулась я, разрывая конверт, - с этой минуты вся эта жуть меня больше не касается. Справляйся с ней сам и спи спокойно, дорогой товарищ…»

 

В этот момент конверт, наконец, раскрылся, и из него выпал заполненный текстом белый лист в клетку – чуть меньше стандартного.

 

Я начала читать, чувствуя, как тускнеет день, и за колени обнимает мертвый холод.
Когда я дочитала до конца, солнце померкло.

 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

 

***

 

«Дарьюшка.
Я умираю.
К сожалению, выполнить то, для чего я жил последние годы, мне самому невозможно.
Сделать это за меня придется тебе.
Если вспомнишь, чему я учил тебя двенадцать лет из тех девятнадцати, когда жил той, другой жизнью.
ОНИ не отпустят меня и там, за гранью, пока не исполнится то оставшееся, единственное из двух, что еще может сбыться.
Первая жизнь загублена раньше твоего рождения, и этого тебе уже не исправить.
Я прошу лишь вырвать из их сетей наши души… и её воспоминания.
Помоги мне, и я помогу тебе выйти из круга.
Не препятствуй ничему, что покажется невероятным.
Торопись.
И помни – у НИХ в плену остаётся
одна юная жизнь.

Залевский Б.Т.»

 

Почерк письма был мелким и витиеватым. Но я с легкостью разобрала его, словно мне случалось делать это не в первый раз, и почему-то не было никаких сомнений в том, что письмо написано покойным антикваром и предназначается именно мне. Из его содержания я ничего не поняла… и, в то же время, какое-то смутное воспоминание шевельнулось где-то глубоко-глубоко. Словно я знаю, о чем идет речь.
Но знаю не здесь, а в какой-то другой жизни…

 

И это обращение – Дарьюшка – как к хорошо знакомому, даже близкому человеку, отчего-то тоже не показалось мне странным…
Тупо глядя на лист в руке, я вдруг заметила, как он похож на тот, на котором была написана моя фальшивая контрольная по музлитературе.
Точь-в-точь такие же мелкие клетки, тот же нестандартный размер…
В груди глухо застучало сердце.

Всё не случайно.

Это недоразумение с контрольной, и то, что в результате ее подмены я осталась в городе…
Не случайность, а закономерность.
Так было нужно.

Ему.

Зачем?
Что это за таинственное поручение, которое я должна выполнить? О сути его в письме не было сказано ни слова. Как же я могу сделать то, не знаю, что?..
Я медленно перечитала короткий текст и уцепила в нем одну фразу, которая указывала на мой первый шаг к его выполнению.

Если вспомнишь то, чему я учил тебя двенадцать лет, когда жил той, другой жизнью…

 

…Казалось бы, чего проще – разорвать упавшее будто с неба послание, пустить его клочки по ветру с высоты одиннадцатого этажа и, смеясь, включить компьютер и начать стрелять пиратов… Однако я все еще продолжала держать в руках надорванный темно-серый конверт.
Потому что между мелких строк выплывали какие-то ускользающие кадры той, другой жизни, о которой упоминал Борис Тимофеевич.

И я почему-то отчетливо знала, что обычной памятью вспомнить этого  невозможно.

Вернее, может быть, возможно при каких-то определенных условиях. Каких?..

 

Я решилась на эксперимент, и память, перелистывая пласты моей недолгой жизни, уже залезла так глубоко, что погрузилась в самое раннее детство, и я с трудом вытащила ее оттуда, обессиленную от поиска хоть каких-то соприкосновений с антикваром… Она не нашла там ничего, связанного с умершим соседом, кроме того, единственного эпизода, когда семилетней девочкой я пришла к нему с тарелкой блинов…

Значит, файлы находятся не здесь…

Но они есть. Это я почему-то точно знала.

Как то, что днем светит солнце, а ночью – луна.

И, скрестив от внезапного холода на груди руки, я понимала, что обязательно и всенепременно должна сделать то, чего он ждет от меня.
Иначе…

 

…И помни – у НИХ в плену остаётся…
( Интересно, у кого это – у НИХ?..)

Одна юная жизнь.

Иначе – я была уверена – быть беде.

 

Я прошла в свою комнату и, медленно шевеля рукой, положила письмо в верхний ящик комода. Потом, загибая пальцы, посчитала дни. Получилось, что со дня смерти Бориса Тимофеевича прошло шесть дней.

Торопись…

Оглядела свою тихую комнату и снова почувствовала легкий укол в солнечное сплетение от мысли, что прямо над ней находится его предсмертное пристанище.

Внезапно меня захватило необычное ощущение…

 

Словно на какой-то миг моя душа расцепилась с телом. И это мне тоже что-то смутно напомнило…
В память вновь пролезла строка упавшего под ноги послания.

Если вспомнишь…

 

И я поняла, что если и смогу что-то вспомнить, то только там, наверху, в точно такой же комнате, как эта, посреди которой я сейчас стою в полном замешательстве.
И, не теряя времени, я вышла из квартиры и по широким ступеням уже привычно поднялась на двенадцатый этаж, взяла в руку холодную медную голову льва и нажала на кнопку звонка в квартиру 96.

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

 

***

 

Степа принял меня, как мне показалось, отстраненно – казалось, его всерьез заботило какое-то новое обстоятельство. Хмуро произнеся «Привет…», он удалился вглубь квартиры и пропал из виду.

 

Разувшись, я разыскала его в комнате дяди. Он молча стоял перед письменным столом. На столе не было ни ручки, ни тетради. Урна тоже была пуста.
Внезапно племянник обернулся ко мне и возбужденно сообщил:

 

- Знаешь, что он писал?!
- Что? – спросила я, присаживаясь в плетеное кресло-качалку, стоящее у стены.
- Ноты! – выпалил парень и резким движением отбросил со лба длинную светлую челку.
«Ноты…» - повторила я медленным шепотом, словно это могло что-то прояснить в моей ситуации. Но, кажется, ничего не прояснило.
- Какие ноты? – уточнила я.
- Не знаю… Я не разбираюсь в музыке, - ответил Степа, - но это точно ноты.
- Покажи, - попросила я.

 

Степа приподнялся на цыпочки и достал с верхней полки длинную нотную тетрадь в красивом переплете.

 

- Вот. Это она каждую ночь сама собой появляется на столе. А к утру в ней добавляется несколько новых строк… Я заметил… Слушай! – он вдруг с безумными глазами вцепился в меня, как клещ. – Давай сегодня у тебя переночуем?! Я больше не могу. Я с ума сойду!

 

Я взглянула на протянутую тетрадь. Действительно, ноты. Написаны черными чернилами, как и письмо, свалившееся с неба прямо мне под ноги.
Я пристально всмотрелась в замысловатые строки.
И поняла, что произведение предназначается для исполнения на гитаре.

А что если сыграть то, что здесь написано?..

 

- Сыграть тебе на гитаре? – предложила я.

 

В ответ на Степину мольбу переночевать у меня эта фраза совершенно случайно прозвучала издевательски. Он посмотрел на меня, как на врага.
Я вспомнила, что парень не в курсе, что я гитаристка.

 

- Если бы у меня были деньги… - задумчиво произнес он, проигнорировав предложение, - я бы снял гостиницу на эти сорок… тридцать пять… нет, тридцать четыре дня.
 Вот влип, бедняга… - подумала я, глядя на его несчастное лицо, и в мозг вдруг снова впились последние строчки письма.

…И помни – у НИХ в плену остаётся
Одна юная жизнь.

Тело внезапно стало тяжелым. Руки и ноги будто налились свинцом.
Я поняла, что и Степа оказался здесь не случайно.

Он и есть эта юная жизнь!

И никуда ему отсюда не деться – он связан со мной и собственным покойным дядей незримой нитью. Он тоже звено всей этой безумной цепи.

 

- Нет, - я положила свинцовую руку на спинку кресла. – Будем ночевать здесь. Вместе. Скоро этот кошмар закончится…
Степа посмотрел на меня с нескрываемой надеждой. И, помолчав немного, застенчиво произнес:

 

- Я картошку пожарил с грибами. Пойдем?..

 

Я вспомнила неудавшийся завтрак и улыбнулась. Может, хоть совместный обед состоится?..

 

- Пойдем.

 

Совместный обед состоялся, и, пожалуй, утром я была неправа в нелестных высказываниях о кулинарном таланте парня. Картошка с грибами явно удалась!
Шеф-повар категорически не разрешил мне мыть посуду.

 

- Я сам помою, а ты посиди, - заявил он.

 

Я согласилась, окидывая взглядом узкий подоконник.

 

- Интересно, а где у него губки с железками?.. – тихо, словно самому себе, задал вопрос парень.
- В столе, на средней полке, - быстро сказала я.

 

Степа повернулся и странно взглянул на меня. Потом медленно вытащил губку из глубины полки, на которую я указала.
Возникла напряженная тишина. И мне почему-то тоже стало не по себе.
Чувствуя легкий приступ удушья, я перевела взгляд на окно и снова увидела стоящий в углу, за горшком с алоэ, эфедрин.
Сама не зная почему, я обратила на него долгий и пристальный взгляд.
И вдруг под побеленным потолком пролетела темная бабочка.

 

Она слегка покружилась вокруг маленькой люстры и вылетела в открытую форточку. И в тот же миг где-то высоко прозвучал, отдаляясь, тихий-тихий голос.
Я успела поймать окончание улетающей на шумную улицу фразы.

«…Болею я, Дарьюшка. Сегодня ты пришла в последний раз…»

Я невольно вцепилась в стул.

Из памяти восстали эти слова, будто я совсем недавно их слышала  – точь-в-точь в таком порядке…

 

- Ты что, бывала у него, что ли? – подозрительно спросил Степан, и, не услышав ответа, повернулся, и я увидела, как расширяются его глаза.
- Ты что такая белая?! Может, лекарства какого-нибудь накапать?

 

И он кинулся к эфедрину.

 

- Это не подойдет?..
- Нет! – взвизгнула я не своим голосом.
- Тут еще валерьянка есть… - деловито сказал парень, перебирая пузырьки.

 

Я вскочила.

 

- Мне ничего не надо… - и голос резко сорвался, будто рухнул с обрыва.
- Ладно, ладно, - махнул рукой племянник, - как хочешь… Тогда на вот, водички попей.

«Бабочки… - подумала я, - бабочки приносят голос Бориса Тимофеевича…»

 

И почувствовала, что схожу с ума.

 

- А ты что, действительно умеешь играть на гитаре? – неожиданно спросил  Степа, держа у моего рта стакан с теплой водой.

 

Я медленно, по глотку, выпила всю воду, прежде чем ответить:

 

- Ну да, я музыкальное училище заканчиваю по классу гитары.

И почему-то никак не могу закончить…

- Ничё себе! – Степа отбросил со лба челку и восхищенно посмотрел на меня. Я увидела россыпь веснушек на его круглом лице. – А может, тогда правда поиграешь те дядь Борины ноты? Давай, тащи гитару!

 

Парень заметно воодушевился, предвкушая вечер классической музыки.
Но настроение у меня резко упало, надо мной все еще витал обрывок улетевшего голоса, опускаясь на дно памяти тяжелым осадком, и я почувствовала, что все больше запутываюсь в какой-то невидимой паутине.

 

А тут еще эти ноты, которые сами собой пишутся по ночам, как какой-то чертов «Реквием»…

 

- Не буду я их играть, - грубо сказала я, ставя на стол пустой стакан. И твердо добавила. – Ни за что!

 

Степа помолчал, потом убрал стакан на полку и расстроенно промолвил:

 

- Ну ладно…

 

Незаметно на город опустился теплый летний вечер, и неумолимое приближение ночи почему-то вызвало болезненную, щемящую тоску.

 

Видя, как сгущается за окном темнота, я внезапно испытала острый прилив отчаянья и, сама того не осознавая, вдруг вцепилась в Степин локоть, безумно боясь его отпустить. Словно в это мгновение только его рука держала меня на земле, а выпустив ее, я, как шар, наполненный гелием, взлечу в темное небо, и назад мне уже не вернуться…
В полумраке комнаты я повернулась к рыжему мальчишке и уставила на него умоляющие глаза.

 

- Будь рядом! Всегда! Понял?

 

И сама поразилась своей интонации.
Он, кажется, ничего не понял, но ухмыльнулся и сказал:

 

- Понял, принцесса!

 

Я, по-прежнему не отпуская, держала его руку в своей.

Что ж, мне достаточно и этого обещания.

 

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

 

***

 

На этот раз сон смежил веки, стоило мне только забраться под тонкое одеяло и пожелать Степе спокойной ночи. Не знаю, сколько времени я проспала, как убитая, но через какое-то время покров сна стал истончаться, словно его подтачивала какая-то внешняя сила. Наконец, он стал легким, как клочок прозрачной ткани, и эта неведомая сила сдула его с моих ресниц.
Я открыла глаза и повела ими вокруг, оглядывая темную комнату – белеющее в ногах одеяло, пятно ковра на стене, очертания Степиной неподвижной фигуры в кресле рядом…

 

И светящую в окно огромную луну.

Из-за чего это я вдруг проснулась среди ночи?..

У меня возникло необъяснимое ощущение, будто кто-то меня позвал.

Но не голосом, а как-то иначе.

 

Глаза постепенно привыкли к темноте, и я вновь ощупала взглядом просторную спальню. И вдруг из глубины груди вырвался тихий возглас.
Я увидела прямо перед собой сидящую на спинке кровати, уцепившись лапками за французскую шишечку, большую бабочку с темными крыльями.
От моего непроизвольного крика Степа вздрогнул, пробормотал что-то невнятное и перевернулся на другой бок.

 

Бабочка посмотрела на меня – казалось, она пронзила насквозь мои черные зрачки – потом медленно поднялась, взмахнула крыльями, как опахалами, и подлетела к раскрытой форточке.
Я села на постели и остолбенело уставилась на нее.
Оказавшись снаружи, существо не улетело, а продолжало виться вокруг бледных оконных рам, будто плясало в прозрачном лунном сиянии.
И этот удивительный танец неудержимо притягивал и влек меня к себе.
Словно невидимым магнитом прикованная к этому зрелищу, я вылезла из-под одеяла и, ступая неслышно, как тень, подошла к высокому окну.
Странная бабочка как будто одобрила мое приближение, взмахнула крылом, точно маня за собой, и начала медленно опускаться вниз.

 

Не ведая, что творю, я, как была, босая и в белой рубашке до пят, бросилась к двери, распахнула ее и по освещаемым откуда-то снизу ступеням стремительно побежала вниз. И ничуть не удивилась тому, что она встретила меня там своим бесшумным полетом и, продолжая указывать путь, устремилась вперед по ночной улице. Я побежала за ней, слыша, как со свистом цепляется воздух за широкий подол рубахи. Наконец, когда счет времени был уже давно потерян, и силы начали иссякать, а от мелькания маленькой летящей тени зрение стало терять окружающие очертания, я замедлила бег и увидела, как сужается незнакомая темная улица и вдали из мрака вырастает вытянутый, как башня, ярко освещенный дом.
Подлетев к его входу, бабочка широко махнула крыльями и исчезла внутри.

 

Я подошла вслед за ней и сощурилась от неожиданно яркого света окон четырех этажей и одного высокого фонаря, стоящего возле распахнутой входной двери, которая вела в кромешную темноту.
В окнах мелькали цветные силуэты, раздавались возбужденные выкрики и вульгарный женский смех.

 

Бросив краткий взгляд вокруг дома, я удивилась одной необъяснимой странности. Он стоял словно сам по себе – пространства около него будто не существовало вовсе.

…Не препятствуй ничему, что покажется невероятным…

Поколебавшись всего одно мгновение, я вошла в мрачный дверной проем и сразу провалилась в глухую тьму. Бабочки, как путеводной звезды, больше не было надо мною, и я, натыкаясь на какие-то углы, на ощупь пошла по внезапно ставшей холодной и какой-то странно рыхлой, напоминающей песок, земле.
 «Я ничего не вижу, это опасно…» - подумала я, и в то же мгновение рыхлая земля под ногами оборвалась, и, не успев уцепиться хоть за что-нибудь, я ощутила необыкновенный полет и приземление в ворох чего-то мягкого, похожего на гору старых тряпок. Выпутавшись из-под подола рубахи, я подняла глаза и увидела, что метрах в пяти от того места, куда я упала, из щели в полу льется узкая полоска света.

 

Слыша бешеный стук собственного сердца, я осторожно приблизилась к ней и прислушалась к тому, что происходило за дверью.

 

- Ну ты будешь бить или нет?! - послышался из-за двери грубый мужской голос.
- Сейчас… сейчас… - ответил другой, послабее и потоньше.
- Похоже, не фартит тебе сегодня!
- Похоже, так…

 

Придвинувшись вплотную и замирая от страха, я приблизила глаз к узкой щелке неплотно притворенной двери, и взору моему предстала, как на ладони, картина: в маленькой комнате за квадратным столом играли в карты двое мужчин, а вокруг них толпились еще несколько человек, заинтересованно следя за ходом партии.

 

Один из играющих, невысокий мужичок, растерянно почесал в затылке. Я подумала, что именно ему сегодня не везет.

 

- Давай, давай!.. – грубым басом поторопил его напарник – волосатый мужлан в тельняшке, и тот, другой, наконец, сжав до белизны тонкие губы, дрогнувшей рукой положил на стол карты.
- Да нечем мне… - раздался робкий голос.

 

Наблюдатели безмолвно ахнули и переместили взоры на второго.
Под низким потолком прогремел его жуткий, леденящий душу, смех, и, похожий на циркового борца, огромный волосатый человек в тельняшке рубанул по столу рукой, держащей карты.
И они горой высыпались на его неровную поверхность.

 

- Ха! – рявкнул он  довольным голосом так громко, что чуть было не выплеснул пиво из стоящей на углу стола высокой стеклянной кружки.

 

Зрители злобно загоготали, и от их оглушительных криков я зажала уши.

 

- Ну что, еще партейку? – довольно спросил толстяк, сгребая колоду волосатой рукой.
- Нет… - проигравший попытался вылезти из-за стола, но сгрудившаяся толпа не дала ему этого сделать.

 

В комнате вдруг стало очень жарко – жара просочилась даже за дверь, где, прильнув глазом к щели, стояла я, упираясь босыми ногами в мягкое тряпье.

 

- Давай, давай еще разок!.. – принялся подначивать волосатый громила, и в толпе раздались громкие разношерстные выкрики:
- Давай!
- Еще партейку!
- Отыгрывайся!

 

Отчаявшись выйти, бедолага уселся обратно на свое место.

 

- Что на кону? – из толпы вывернулся тощий небритый мужичок скользкого вида.
- У меня больше ничего нет… - бесцветным голосом произнес маленький человек за столом.
- Тогда пари! Пари! ПАРИ! – загоготала толпа.
- Пари… - голосом, затухающим, как слабый огонек свечи, согласился тот.

 

Слово «пари» из его помертвевших уст прозвучало равносильно слову «смерть».
Тот, что был в тельняшке, уверенной рукой начал быстро тасовать колоду. Проигравший следил за движением его рук, и полные безысходности глаза его ходили туда-сюда. Наконец, удачливый игрок закончил раздачу. Заглянув в свои карты, он довольно крякнул и изрек:

 

- Начнем?
- Начнем… - эхом откликнулся его соперник, ставший бледнее, чем моя рубаха.

 

Толстяк же, напротив, совсем не разделял его уныния. Он ловко выкинул на стол карты, которые бедняга принялся было покрывать, но следом полетели еще и еще, и, наконец, маленький человек сдался, сгреб всё в кучу и начал разбирать ее дрожащими руками.
Внезапно игра побежала быстро-быстро, как будто кто-то нажал на кнопку перемотки. И вдруг над столом пролетел громовой бас:

 

- Смотри, КАКИЕ у меня козыри!

 

Мужик в тельняшке растопырил грязные пальцы и показал десятку, валета, даму, короля и туза – всё масти треф.
Довольный хохот сотряс его крупное тело.

 

- Если бы мы играли в покер, я бы сказал так…

 

Возникла короткая пауза, во время которой я услышала, как прерывисто дышит проигравший.
Его дыхание перекрыл тот же бас, грянувший вдруг в самое ухо:

 

- КОРОЛЕВСКИЙ ФЛЕШ!!!

 

И огромный мужик в засаленной тельняшке выскочил из-за стола. Толпа бешено заулюлюкала, раздался бесноватый смех, сокрушающий стены, и маленький человечек с потухшим взором вдруг качнулся, глаза его помутнели, и из рук выпала горстка мелких карт.

 

- Пари! Пари! ПАРИ!!! – раздались отовсюду  безумные выкрики, такие громкие, что мне снова пришлось изо всех сил зажать уши.

 

Вдруг что-то тихо коснулось моего оголенного плеча.
Я повернула голову и различила в свете, льющемся из дверной щели, очертания темных крыльев. Они порхнули возле самого моего лица, и где-то над ухом послышался тихий выдох:

 

- Пора…

 

Разрезая разрывающий уши смех, из соседней комнаты вдруг донесся голос:

 

- Там кто-то есть!

 

Внезапно все звуки за дверью разом стихли, и наступила тишина – такая неестественная, словно всех, находящихся там, вдруг накрыла своим покрывалом смерть. Но это была обманная тишина – неожиданно голоса раздались с новой силой и дверь, за которой я стояла, начала медленно открываться. Свет потоком хлынул из нее, и душа моя ушла в пятки – сейчас я в одной своей белеющей в темноте ночной рубашке предстану перед страшной оголтелой толпой…

 

И в тот момент, когда из щели высунулась огромная волосатая рука, меня, объятую невыразимым ужасом, вдруг подхватил поток воздуха, и, подхватив, обнял и завернул, как в простыню, в легкое темное крыло.

 

И, сжатая в этом крыле, я взлетела, чувствуя, как стремительно поднимающихся ввысь ступней вскользь коснулись чьи-то липкие горячие пальцы. Глубоко внизу, хрипло ругаясь, наперебой закричали голоса, но постепенно они начали отдаляться и вскоре остались где-то далеко, в наплывающей удушливой жаре, а мимо меня пронеслась светлеющая улица, длинные волосы развевал ветер, и свободный воздух забивался под вздымающуюся парусом рубаху.

 

Неожиданно перед глазами промелькнули интерьеры комнат, и я поняла, что, без труда пролетев сквозь стены, опускаюсь на раскинутую на постели простыню. Коснувшись головой светлого пятна подушки, я вдруг почувствовала невероятную усталость и невозможность шевельнуть ни рукой, ни ногой. Очертания комнаты начали расплываться и очень скоро исчезли совсем, уступив место убаюкивающей темноте.

 

 

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

***

 

…- Даша, ну сколько можно спать!

 

Отгоняя чей-то навязчиво бубнящий над ухом голос, я, наконец,  разомкнула тяжелые веки.

 

- Одиннадцатый час! – укоризненно произнес стоящий посреди комнаты Степа. Он был в спортивном трико и майке-борцовке. – Завтрак на столе.
- Какой завтрак?.. – пролепетала я, с трудом поднимаясь на локте и сгоняя со щеки длинную русую прядь.
- Гречневая каша с молоком. А чего бы хотела принцесса? Икры и шампанского?

 

Я вдруг вспомнила свое ночное путешествие.

 

- Подойди сюда, - позвала я парня, не отрывая взгляда от шишечки на спинке кровати.
Той самой, где сидела удивительная бабочка.
Степа настороженно приблизился.

 

- Как ты спал?.. – осторожно спросила я.
- Слава богу, нормально. Наверно, дядя дописал ноты, - прибавил племянник, понизив голос и покосившись на приоткрытую дверь.
- Тебе ничего… странного не снилось?.. – опять задала я вопрос, чувствуя учащенное биение сердца под тонкой рубашкой.
- А что? Тебе приснилось что-то?

 

Я посмотрела сквозь Степу.

Перед глазами отчетливо всплыла подземная комната, и тишину словно вновь прорезал леденящий душу громоподобный крик:

 

- КОРОЛЕВСКИЙ ФЛЕШ!!!

- Мне? Нет… Такое чувство, что не приснилось. Что я была там… наяву.

 

Неожиданно Степа рассмеялся.

 

- Нигде ты не была наяву! Спала, как убитая!
- Откуда ты знаешь? – насторожилась я.

 

Степа покраснел и ничего не ответил.

 

- Ну, говори! – поторопила я.

 

Парень помялся, потом неохотно произнес:

 

- Ну, в общем, я тебя брал ночью за руку, как ты просила – помнишь? Ну, чтоб я тебя не отпускал.
- Ну?
- И знаешь, ты почему-то была очень холодная. Даже пульса почти не было. И дыхание такое легкое-легкое, еле уловимое…

 

Я помолчала. Потом вновь посмотрела на светловолосого мальчишку.

 

- А что ты красный такой?

 

Степа опустил глаза, и, наконец решившись, признался:

 

- Я испугался, наклонился и стал слушать дыхание, и… в общем, я тебя поцеловал. Как-то незаметно… Ты была такая красивая, прямо как панночка! Лицо белое, волосы распущенные… Ну, и… А ты лежишь себе, как статуя… и почти не дышишь…

 

От услышанной новости я даже забыла, с чего начался разговор, и сурово взглянула на рассказчика.

 

- Ты что это себе позволяешь?!

 

Степина скромность вдруг куда-то девалась.

 

- А что? – неожиданно бессовестно заявил нахал.

 

Я вылезла из постели.

 

- А ну прочь отсюда, я оденусь!

 

Степа склонился в дурашливом поклоне.

 

- Будет исполнено, ваше высочество…

 

Я быстро надела оливковый сарафан и туфли и, не глядя на него, пошла через зал к выходу.

 

- А каша? – донеслось в спину.

 

Реплика прилетела вслед за хлопком входной двери, и я услышала ее уже с лестничной площадки.
«Вот негодяй!» – закипела я праведным гневом, открывая дверь своей квартиры и слыша, как опять разрывается настойчивым звонком телефон.

 

- Дашка, выручай! – раздалось из трубки, когда я, нахмурившись, бросила на пол пакет с ночной рубашкой и поспешила к аппарату. - Это Марк Смилевич!
Чем, интересно, я могу выручить однокурсника Марка?..
- Что случилось?
- Понимаешь, такое дело… Срочно нужна гитаристка, и не простая, а супер-пупер. Ну, в общем, такая, как ты.
- Зачем? – поинтересовалась я, чувствуя, как начинает посасывать под ложечкой. Зря я отказалась от каши. Надо было сначала поесть, а уж потом уйти с гордо поднятой головой…
- Нужно срочно сыграть на свадьбе. Да там ерунда… - начал увещевать  Марк.
- Какая ерунда?.. Говори яснее, - потребовала я, и Марк принялся сбивчиво излагать суть дела.
- Сегодня у одного крутого мэна состоится свадьба. Жених приготовил невесте подарок – музыкальную шкатулку, а внутри – две крохотных статуэтки: жених играет на скрипке, а невеста – на гитаре.
- Интересно… - пробормотала я, хотя мне было совершенно неинтересно.
- И после вручения подарка он хочет, чтобы шкатулка типа ожила. И тут появляетесь вы…
- Кто – мы? – уточнила я.
- Ты и Димка Кортнев. Нужно, чтобы пара была очень талантливой и очень красивой. Они заплатят прилично, в обиде не будешь!.. – продолжал убеждать Марк.
Проигнорировав замаскированный комплимент, я выслушала предложение с кислой миной на лице.
- Ты знаешь, у меня сейчас другие проблемы… - начала я.
- Я понимаю, что деньги тебя мало интересуют, - перебил Марк. – Ну выручи тогда Димку! Он не может найти пару…

 

Я с тоской глянула на полку с дисками. Тебе-то хорошо рассуждать…
«Марк Смилевич, браво, браво!..» – вспомнила я восторженные возгласы Артема Витальевича.

 

- Возьмите Кузьмину, она красавица, - предложила я, зевнув.
- Но ведь надо еще здорово на гитаре сыграть! – напомнил Марк, - а ей до тебя далеко…
- Тогда Болященскую, она неплохая гитаристка… - такое ощущение, что я совсем не выспалась.
- Но она слишком тощая… - заканючил Марк.
- Невесты разные бывают, - ответила я и положила трубку.
Как же хочется есть!..

 

Я подошла к холодильнику и заглянула в него. Н-да… Придется тащиться в магазин.
Открыв шкаф, где лежали деньги, оставленные родителями, я обмерла.
Денег – сложенных стопкой, и довольно внушительной – в шкафу не было.
Батюшки, обокрали!.. – ахнула я и ощутила приступ сильного головокружения.Сердце подкатилось к горлу, и, чтобы не упасть, я ухватилась за скрипучую спинку кресла.
«Да нет, не могли обокрасть… - каруселью завертелись в голове мысли, - у нас же фирменные замки, сделанные на заказ в единственном экземпляре, их невозможно открыть ничем, кроме родного ключа…»
Все еще не веря в случившееся, я судорожно пошарила ладонью по полке.
И всё-таки денег на месте не было.
Через десять минут, слегка отойдя от шока, я набрала номер Марка Смилевича. А еще через полчаса синеглазый брюнет, первый красавец курса Марк Смилевич уже деловито затягивал на моей спине корсет длинного свадебного платья.

 

- Ну вот, просто конфетка! – довольно потер он руки, закончив работу и посмотрев на меня со стороны. – Значит, так. Свадьба начнется в восемь вечера в кафе «Лабиринт», но вы понадобитесь позже. Сыграть надо пьесу для скрипки и гитары какого-то неизвестного автора. Вот ноты. Через час приедет Димка, позанимаетесь. В девять подадут машину. Деньги попросишь у жениха вперед, сразу по приезде. Часиков в одиннадцать сыграете, после чего вам вызовут такси и отправят на все четыре стороны. Вопросы, пожелания?
- Пожелание, - сказала я. – Пусть Димка привезет пиццу и салат. Есть очень хочется.
- Будет сделано, жди!.. – крикнул Марк и испарился.

 

А я взглянула на лежащие передо мной ноты.
Какие они странные – ни названия произведения, ни автора…
Потом медленно взяла в руки гитару и начала играть…
Над комнатой вдруг поднялись и взлетели звуки необыкновенного танго. Они то рассыпались дождем, то шелестели травой, то летели неведомыми птицами, то уходили в туман одиноким ночным поездом…

 

И трепет объял меня от этой необычной, чарующей, волшебной музыки…
Когда я доиграла до конца, на лбу выступила испарина.
Будто исполнение отняло у меня все силы.

 

Отложив гитару, я уставшей, неподъемной рукой еще раз пролистала ноты – может быть, где-нибудь указано имя автора?.. Это же невероятный талант!.. Еще ни от одного произведения меня так не бросало в дрожь.
Я никогда не слышала и не играла такой музыки…
Но даже инициалов нигде указано не было.

 

Я отложила ноты, но танго не шло у меня из головы. Казалось, в скрытом от глаз уголке мира вдруг открылась потайная дверь, и я вошла в незнакомый город и ясно увидела эти падающие на него сумерки, трепетание птичьих крыльев под проливным дождем, бьющим по мостовой, и чей-то страстный ночной танец, словно наперекор судьбе…
Время пролетело быстрой, острой стрелой, и я даже не заметила, как появился облаченный в черное скрипач, и в аккомпанемент гитары вплелся высокий голос скрипки.

 

И танец на лезвии ножа вдруг обернулся ласковой рекой и перетек в песню влюбленных, которым предстоит разлука до конца жизни.
Или смерть.

 

Я увидела, как, заламывая руки, бежит по мостовой девушка в длинном сером платье, и по ее бледному лицу, смешиваясь с дождем, текут слезы. И, отдаляясь все дальше и дальше, что-то отчаянно кричит ей юноша, и ломающийся голос его пронизан невероятной мукой…

 

- Я больше не могу, - внезапно прервав игру, взмолилась я, чувствуя, что неуклонно погружаюсь в эту музыку, как в темную воду, и, поиграй я ее еще немного, мне уже не вынырнуть из страшной пучины.

 

Димка, белый, как полотно, не произнеся ни слова, отложил скрипку. Рука его дрогнула, и инструмент чуть было не упал на пол.

 

- Жуть какая… - произнес он на выдохе.

 

Мы посмотрели друг на друга, и я почувствовала, как нас разделил ледяной холод только что исполненного танго.

 

С трудом оторвав взгляд от скрипача, я окинула взглядом собственную квартиру и внутренне призналась себе, что еще никогда она не казалась мне такой родной, теплой и уютной.

«Я не хочу ехать в это кафе…» - внезапно под тонкую кожу пробрались острое нежелание и смятение.

 

И, заглянув в Димкины глаза, я прочла в них ту же тревогу.

 

Продолжение

 

Оглавление №3